Гудериан
Шрифт:
Гудериан пришел на место Лутца, которого заставили уйти в отставку. Это обстоятельство не очень огорчило Гудериана. И все же письмо, написанное Гретель 7 февраля, передает смутную тревогу, хотя из него и явствует, что Гудериан ни на секунду не подозревает Гитлера в причастности к тому, что произошло:
«Каким бы приятным и почетным ни было мое новое назначение, я принимаю его с легким сердцем, потому что нам предстоят серьезные и настоящие дела, и борьба мнений потребует сил и выдержки. Мне придется проявить хладнокровие. Доклад Гитлеру [в связи с делами Бломберга и Фрича] позволил разобраться в тех событиях, которые, к сожалению, произошли. Фюрер, как обычно, проявлял тончайший такт и деликатность. Остается надеяться, что решение будет одобрено его коллегами [нацистскими вождями]».
Это письмо следует сравнить с высказываниями Гудериана в «Воспоминаниях солдата», где он говорит о 4 февраля как о втором, самом черном дне за все время существования главного
Вскоре подоспело и первое «серьезное и настоящее дело» – приказ командовать войсками, которые должны были первыми перейти австрийскую границу 12 марта 1938 года. Эта честь вызвала у Гудериана беспредельное волнение. Волновался он еще и потому, что наконец-то представлялась возможность продемонстрировать танковые войска и их настоящий потенциал в длительном периоде. Такая же возможность показать себя представилась соединению войск СС. По предложению Гудериана, переданному Гитлеру Зеппом Дитрихом, командиром «Лейбштандарта», машины были украшены флагами и зелеными ветвями «в знак дружеских чувств». Гудериан испытывал дружеские чувства и к Дитриху, бывшему ландскнехту, представлявшему собой еще один канал прямой связи с Гитлером. Последний называл Дитриха «одновременно хитрым, энергичным и жестоким» – описание, подходящее большинству лучших военачальников мира.
Гордо стоя возле Гитлера на балконе в Линце, когда фюрер обратился к народу, Гудериан был глубоко тронут единением германской нации. Такие же чувства испытывала и его жена, писавшая в те дни своей матери:
«Трудно поверить, что Австрия стала частью Германии. Один Рейх, один народ, один фюрер. Тому, кто не понимает, что Гитлер – великий человек и вождь, ничем не поможешь. Я глубоко растрогалась и плакала от радости… Я ощутила невероятную гордость оттого, что моему мужу довелось пережить это историческое событие в непосредственной близости от фюрера. Фюрер в нескольких случаях тепло пожимал ему руку и был очень доволен на удивление быстрым маршем по Австрии. Танковые войска удостоились особой похвалы». А затем она приготовилась возглавить жен гарнизона, приветствовавших цветами австрийские войска, когда те прибыли в Германию на переподготовку.
Отгремела медь праздничных оркестров, и Гудериан с обычным рвением принялся за устранение выяснившихся недостатков. А те были довольно значительными. Из-за различных неисправностей на марше из строя вышло около 30 процентов танков. Возникли проблемы и со снабжением горючим. Гудериан работал в лихорадочном темпе, стараясь повысить уровень боеготовности трех танковых дивизий своего 16-го корпуса. На политическом небосклоне появились новые тучи, на этот раз сгустившиеся над Чехословакией. Яблоком раздора стало немецкое меньшинство в Судетах. Учения осени 1937 года, на которых Гудериан выступал в качестве посредника, выявили серьезные упущения в деятельности тыловых служб, повторившиеся и во время марша по Австрии. Война осенью 1938 года казалась вероятной (в мае Гитлер отдал Кейтелю приказание готовиться к вторжению в Чехословакию), и нельзя было терять ни дня. Однако в строю находилась лишь малая толика танков Т-III и Т-IV, а их оснащение рациями продвигалось явно недостаточными темпами.
Как обычно, теория танковых операций далеко опережала практические возможности. В работе, написанной в 1937 году в ответ на критику, прозвучавшую на страницах официального издания Генерального штаба «Военно-научного обозрения», формулировалась оригинальная концепция создания быстрых танковых групп, оперировавших самостоятельно. Гудериан поставил на обсуждение тему: «…Пока наши критики не предложат новый и лучший метод успешной наземной атаки, не являющейся самоубийством, мы будем и дальше полагаться на танки, использованные надлежащим образом…» Его вера основывалась на стратегической скорости: «…Быть способным двигаться быстрее, чем прежде, продолжать движение, несмотря на огонь противника, и, таким образом, затруднять ему создание новых оборонительных позиций». Это существенно отличалось от доводов, обычно приводимых другими, – о скорости как средстве тактической защиты от огня противника, чему Гудериан никогда не придавал особого значения, считая, что «…лишь при исключительно неблагоприятных обстоятельствах неприятельская артиллерия сможет оказать серьезное воздействие на передвижение танков». Как обычно, он не мог сдержать свое сардоническое остроумие:
– Говорят «Мотор – это не новое оружие, а просто новый метод перевозки оружия вперед». Хорошо известно, что двигатели внутреннего сгорания не стреляют пулями…
Такие уколы на совещаниях или в статьях не прибавляли ему друзей из числа оппонентов в высоких чинах, у которых напрочь отсутствовало чувство юмора.
Донесения с мест, где в 30-е годы происходили танковые бои, не очень благоприятствовали делу Гудериана. В 1935 году итальянские легкие танки плохо зарекомендовали себя в войне со слабо вооруженными эфиопами. То же самое – ограниченный опыт японцев на Дальнем Востоке, имевших танки высокого качества, и в Испании, где в бой бросили устаревшие T-I, входившие в состав легиона «Кондор». Это было сделано по совету майора риттера фон Тома и принесло плачевные результаты. И фашисты, и республиканцы применяли танки, первые – немецкие и итальянские, а вторые – русские, в небольших количествах. Танковым войскам не оказывалось должной поддержки, а потому те не могли достигнуть серьезных успехов.
Тома, баварец и холостяк с очень переменчивым настроением, слал Гудериану раздражавшие того донесения, в которых сообщалось, что танки не оправдали себя, и нет никакой надобности оснащать рацией каждую машину. Донесения поступили в тот критический период, когда Гудериан с огромным трудом выбивал фонды на закупку нового оборудования, и мешали его усилиям по наращиванию мощи танковых войск. Гудериан упорно доказывал, что танки в Испании применялись там, где их не следовало применять. В книге «Внимание! Танки!» он заявлял: «Ни война в Абиссинии, ни гражданская война в Испании не могут считаться, по нашему мнению, «генеральной репетицией» относительно эффективности бронированных боевых машин». Однако с его стороны это было лишь попыткой обструкции. Факт оставался фактом, операции сестры танковых войск, бомбардировочной авиации, рассматривались именно в этом свете, как демонстрация наилучшего средства, способного принести победу в войне. Леденящие кровь репортажи о воздушных налетах, в результате которых погибли тысячи людей и разрушались сотни зданий, печатались на первых страницах мировой прессы и усиливали позиции теоретиков воздушной войны, утверждавших, что с помощью ударов по гражданскому населению можно достичь решающего перелома в ходе войны. Танки не могли похвастать подобными достижениями и потому пользовались гораздо меньшим почетом и при распределении приоритетов в отношении финансирования стояли гораздо ниже авиации.
Гудериан искренне уверовал в справедливость своих требований и опасался, что оппоненты отнимут у Германии плоды его трудов. Вне всякого сомнения, он присвоил себе роль военного апостола. Иногда поступки Гудериана были нетипичными для него, и объяснялось это неимоверно возросшим нервным напряжением. Так, в 1938 году на учениях в присутствии Гитлера случилась ужасная путаница, причиной которого были бессмысленные приказы командира штаба 1-м танковым полком. Гудериан был в бешенстве. На разборе учений Браухич и генерал фон Бласковиц ограничились тем, что слегка пожурили офицеров, проявивших некомпетентность, а возможно, даже втайне позлорадствовали, став свидетелями подобного провала в одной из частей Гудериана. Однако Гудериан построил своих нерадивых подчиненных в шеренгу и без обиняков высказал все, что о них думал. Там присутствовал и его старший сын, тогда молодой офицер. По его воспоминаниям, сцена была ужасной. Отец метал громы и молнии, однако младшие офицеры, сослуживцы сына, восприняли это как должное. Необычным оказалось и то, что вслед за этим разносом Гудериан понизил в должности несколько старших офицеров, к чему прибегал весьма редко. Он привык извлекать максимальную пользу из всего, что было в его распоряжении – людей, пространства и техники.
Стрессы и перегрузки, которым подвергались начальники Гудериана, начали теперь отражаться и на нем самом. Бек, трагическая фигура, не сумевший превратить свои убеждения в дела, принадлежал к числу тех очень немногих старших офицеров, которым хватило проницательности, чтобы понять – Гитлер представляет собой угрозу для Германии. Бек не оставлял попыток убедить Браухича занять твердую позицию в деле Фрича, в феврале 1938 года ложно обвиненного в скандальном поведении. Браухич отклонил предложение Бека. Убежденный, что нападение на Чехословакию явится непоправимой ошибкой, Бек осмелился возражать самому Гитлеру на том основании, что Германия не готова к войне. Однако Браухич и здесь не решился бросить вызов избранному представителю народа и предал Бека. С этого времени, что бы ни делали генералы, ничего, кроме открытого мятежа, не могло остановить Гитлера. Бек подал в отставку, начались поиски более покладистого начальника штаба. Возможным преемником Бека в течение некоторого времени считался Гудериан. Об этом вспоминал генерал Вермонт, с 1933 по 1939 год часто встречавшийся с ним и вынесший из этих встреч впечатление о нем как о «…страстном танкисте – и ничего больше». Вряд ли кандидатура Гудериана на авторитетный и очень высокий пост начальника генштаба рассматривалась всерьез. Уже одно упоминание об этом не могло не вызвать антагонизма среди встревоженных генералов. Гудериану не только не хватало необходимого генеральского стажа и престижа для такой августейшей должности, но вдобавок он был 138 представителем фракции военного меньшинства и явным фаворитом Гитлера. В конце концов, дела у Бека принял Франц Гальдер и продолжил линию оппозиции Гитлеру, хотя и с меньшим рвением.