Гудериан
Шрифт:
Гудериан старался держаться от всего этого подальше. События 1919 года оставили в его памяти след, то и дело дававший о себе знать. Многие бывшие сослуживцы по Добровольческому корпусу вступили в НСДАП или в СА, некоторые из его друзей также были нацистами. В отличие от большинства своих коллег Гудериан не был закрыт для контактов с внешним миром, но наблюдал и ждал в надежде, что рейхсвер сыграет решающую роль в обеспечении «справедливого решения» для Германии, как это уже было однажды при Секте. А пока Гудериан довольствовался тем, что рейхспрезидентом был Гинденбург, и потому не стал протестовать, когда в 1927 году Гейе, новый главнокомандующий, отказался допустить нацистов в армию, или когда в 1930 году генерал-полковник Курт фон Гаммерштейн (преемник Гейе) начал выражать сильные антинацистские чувства. Будучи младшим офицером, Гудериан был не только далек от мыслей главнокомандующего, но и не видел причин думать, что нацисты могут прийти
Стремясь к личной власти, Гитлер уже демонстрировал свою магнетическую способность убеждать, обещая всем слоям населения, что они получат от него все, что им нужно; и пока еще никто, за исключением тех, кто сталкивался с ним очень близко, не разглядел в нем олицетворение зла. Но он знал, что генералы преисполнены решимости возродить армию не только как силу, способную защитить границы Германии – в особенности восточные, – но и как фактор стабильности и порядка внутри страны. И поэтому он объявил о своей поддержке армии и ее устремлений. Какова же была позиция Бломберга? По мере углубления экономического кризиса и роста безработицы, он все отчетливее понимал, что страну может спасти лишь объединение всех политических партий, и был готов к использованию для этой цели националистических элементов, а если это не поможет, то самой сильной партии. Тем не менее, следует сказать, что многие генералы критиковали его за выбор если не цели, то средства ее достижения.
Политические связи Гудериана с нацистами и Гитлером, как и у Бломберга, покрыты тайной. Гудериан проводил четкое разграничение между партией и ее лидерами. Роялист в глубине сердца, он лелеял прошлые связи с домом Гогенцоллернов. Разве он не служил в 1916 году в штабе кронпринца? Однако Гудериан отдавал себе отчет, что возврат к монархии не имеет смысла, и, точно так же как и все остальные немцы, разочаровался в правительствах, слишком часто сменявших друг друга. Они, по его словам, «…были неспособны привлечь на свою сторону офицеров или вызвать энтузиазм к республиканским идеалам». К коммунистам Гудериан питал стойкое отвращение и надеялся на появление на политическом небосклоне фигуры, равной по масштабу Бисмарку. Но не все офицеры думали так, как он. В 1947 году Гудериан писал: «Когда на сцену со своими новыми националистическими лозунгами вышел национал-социализм, молодые офицеры быстро прониклись симпатией к патриотическим идеям, подброшенным им пропагандой национал-социалистической германской рабочей партии. Многие годы совершенно недостаточное вооружение рейха было настоящим кошмаром для офицерского корпуса. Неудивительно, что принятие программы перевооружения, за которую горячо ратовал Гитлер, явилось решающим фактором в определении политических симпатий станового хребта армии. Ведь этот человек обещал вдохнуть в вермахт новую жизнь после пятнадцати лет стагнации».
В то время никто не имел ни малейшего представления, что уготовано Германии в будущем. Нацисты были частью обстановки страха и беспорядков, угрожающих кровавыми потрясениями. Сначала в разговорах с младшими офицерами, принявшими сторону нацистов, Гудериан оспаривал притязания последних. Подобно многим своим сверстникам, он чтил Гинденбурга, написав после его смерти: «Он обладал доверием мира». И так же как и многих офицеров в 1932 году, его раздражал тон кампании Гитлера. Все они пришли бы в ужас, если бы узнали, что в декабре Гитлер рассматривал возможность устранения Гинденбурга с поста президента. Не догадывались и о комплексе неполноценности, который испытывал Гитлер, имея дело с генеральным штабом, что обеспокоило бы их еще больше. В конце концов, в тот момент Гитлер лез из кожи вон, чтобы задобрить генеральный штаб своими постоянными публичными дифирамбами в адрес армии!
Шесть миллионов безработных и растущая угроза победы коммунистов на выборах явились тем фактором, от которого нельзя легко отмахнуться. Отчаянная ситуация требовала драконовских мер или козла отпущения. Люди типа Гудериана думали, что Гитлер сможет править железной рукой, но в то же время находиться под контролем армии. Последний солдат-канцлер, прожженный интриган Курт фон Шлейхер, запутался в собственных тенетах, и 30 января ему на смену пришел Гитлер. Несколько часов спустя Гинденбург назначил министром обороны Бломберга, а тот в свою очередь выбрал на должность главы ведомства, функция которого заключалась в координации деятельности всех видов вооруженных сил – сухопутных, морских и воздушных, – генерал-лейтенанта Вальтера фон Рейхенау. Возвышение этих людей, открыто симпатизировавших нацистам, встретило одобрение Гудериана. О Бломберге он был высокого мнения, а Рейхенау считал «современным солдатом», хотя и «очень политизированным». С ними его объединяли два обстоятельства: первое – рейхсвер должен сотрудничать с самыми патриотическими элементами, и второе – поощрялось развитие танковых войск, сторонником которых выступал Рейхенау, постоянно искавший применение новым идеям.
Политическая позиция, которую занял Гудериан в момент политического брожения, характеризовалась двойственностью. Вкратце это можно выразить так – лишь бы было лучше для Германии и армии. В душе Гудериан оставался приверженцем принципа непричастности к политике, выдвинутого Сек-том, и одновременно одобрял действия таких генералов, как Шлейхер, Бломберг и Рейхенау, увязших в политике, потому что изо всех сил стремились к экспансии, что как нельзя лучше соответствовало интересам армии. Гудериан поддерживал контакты (как и многие армейские офицеры) со старыми товарищами по Добровольческому корпусу, такими как Адольф Хюнлейн, входивший в руководство штурмовых отрядов СА, и с течением времени смог мысленно отделить Гитлера от остальных членов нацистской партии.
Гудериан, похоже, никак не реагировал, когда Шлейхер в 1932 году наложил на деятельность СА запрет, впрочем, совершенно неэффективный. Одна: ко в 1933 году Гудериан был простым подполковником, как и подавляющее большинство армейских офицеров, не имеющим никаких личных контактов с Гитлером. Откуда им было знать тайны этого человека, если даже ближайшим соратникам по партии доступ в его сокровенные мысли был заказан. Да и на совещания высшей армейской иерархии их тоже, естественно, не приглашали.
И все же эволюция чувств Гудериана к Гитлеру имеет немаловажное значение. Этот процесс можно проследить по письмам его жены, отражающим также настроения в семье Гернов, ее родителей. Изначально Герны, как показывают выдержки из писем, не испытывали к нацистам никаких симпатий, однако Гретель не оставляет никаких сомнений относительно их взглядов на роль Гитлера. 23 марта 1933 года, после того, как Гитлер получил диктаторские полномочия, она описывала матери свой восторг: «…наконец-то, после всей этой ужасной неразберихи последних лет, у нас возникло ощущение благоговейного трепета и величия». Гретель расхваливала также его «…великолепные манеры речи, железную волю, энергию и добрые слова в адрес армии». Поклонник Бисмарка едва ли мог бы сказать лучше о своем кумире. А на следующий день ее отец пишет, как прекрасно, что новое правительство навело порядок: «Все будет достигнуто безболезненно». Годом позже, 3 июня 1934 года, Гретель в письмах к матери все еще продолжала, как почти все немцы, петь дифирамбы: «Я так рада, что Гейнц с энтузиазмом писал тебе о Гитлере. На всех, кто имел случай познакомиться, его личность производит большое впечатление. А главное – его глаза и взгляд. Мысли, которые в них читаешь, доходят до самого сердца… Не думаю, что нам удалось бы найти более мужественного и лучшего вождя, чем этот».
Конечно, к тому времени Гудериан уже поверил, что Гитлер поможет ему создать командование танковыми войсками, и потому его энтузиазм был обусловлен честолюбием и надеждой. В 1945 году он напишет: «…политику определяли не солдаты, а политики, и армия должна была принимать политическую и военную ситуацию такой, какой та являлась на самом деле». Затем следует довольно обыденное добавление, подтверждающее антипатию Гудериана ко всем партийным функционерам: «В этом и была наша беда, потому что политики редко подвергали себя опасностям войны, обычно оставаясь дома, в тылу». Но тогда Германия уже лежала в руинах.
Легко критиковать немцев задним числом и забыть, что в то отчаянное время в фашистских партиях по всему миру состояло немало уважаемых и известных людей, и почти все они были одурачены Гитлером. В момент жесточайшего экономического кризиса Германия избрала своим спасителем неразборчивого в средствах диктатора. Франция пребывала в смятении, англичане сформировали так называемое национальное правительство, а американцы наделили президента Рузвельта беспрецедентными полномочиями. В конечном счете, выбраться из глубин экономического кризиса каждой европейской державе помогла программа перевооружения. После разгрома Франции в 1940 году Британия висела на волоске, оборваться которому не давала лишь властная рука Черчилля, ставшего на время фактическим диктатором. Американцы своим процветанием в годы войны были обязаны конституции, которую использовали для того, чтобы ограничить, но не ликвидировать вовсе чрезвычайные полномочия Рузвельта.