Гудериан
Шрифт:
В наступлении Людендорфа использовались именно те методы, которые Гудериан и его современники зимой 1918 года изучали в Седане. Они годились для решения любой задачи, стоявшей перед атакующими соединениями. Что же до танков, то немцы располагали менее чем двумя десятками машин собственного производства, плюс несколько трофейных, и поэтому разработка методов их использования едва ли заслуживала внимания.
Гудериан оказался в таком положении, когда вопросы тактики на какое-то время перестали входить в круг его первоочередных обязанностей и интересов, потому что в мае его назначили квартирмейстером XXXVIII резервного корпуса, он погрузился в мир иных забот, связанных с организацией работы тыла. Это был ценный опыт для того, кому в будущем предстояло потребовать от своих тыловиков работы на пределе их возможностей. Гудериан отвечал за снабжение своего корпуса, обеспечивающего прикрытие фланга во вспомогательном наступлении через реку Эна. Оно началось 27 мая атакой, совершенно неожиданной для противника, в оборону которого немцам удалось вклиниться на 14 миль – самый глубокий прорыв со времен перехода обеих сторон к окопнопозиционной войне в 1914 году. Задача Гудериана была ограниченной, однако в следующий раз ему пришлось потрудиться как следует. Под командованием грозного генерала Гутьера 38-му резервному корпусу приказали атаковать на левом фланге
Танкистам, как и всем прочим, пришлось усвоить новые уроки. Теперь учеба пошла гораздо быстрее, ибо время подгоняло безжалостно. Потребовался целый год, чтобы союзники осознали необходимость концентрации танков в наступлении. Затем прошло всего лишь три месяца, по истечении которых стало ясно, что танк по своей сути является оружием наступления, следовательно, его использование в обороне должно быть обусловлено принципами атаки – той же самой необходимостью концентрации сил вместо их распыления мелкими группками в соответствии со старыми, устоявшимися принципами. Пока 12 июня французы не использовали на широком фронте сразу 144 танка, преобладала тенденция вводить танки в бой небольшими группами: немцы бросили в атаку пять машин 21 марта у Сан-Квентина (это было первое использование танков немцами), англичане вводили их в бой по два и по три. 24 апреля у Виль-Бретонне 13 немецких танков вступили в бой с 10 английскими. Первое в истории танковое сражение закончилось примерно с равными потерями для обеих сторон. 1 июня против французов немцы с незначительным успехом использовали 15 машин, разбросав их по широкому фронту у Суассона и Реймса. Они просто копировали тактику французов, которые в апреле и мае сами редко вводили в бой более шести танков сразу. Нельзя сказать, что первое же более концентрированное применение танков французами у Матца увенчалось огромным триумфом. Из 144 машин 70 было потеряно, потому что приняли недостаточные меры для нейтрализации германской артиллерии, которая спокойно расстреливала разрозненные французские танки. Тем не менее там, где танков не было или они были уничтожены, французская пехота застряла, там же, где танки действовали, – наступала.
Возможно, эти особенности и подметил Гудериан в те редкие минуты, когда обстановка позволяла отвлечься от исполнения обязанностей квартирмейстера, потому что, когда в начале своего крестового похода Гудериан начал писать о танковых сражениях 1918 года, то все прекрасно знал о них. Однако на первом месте стояла работа в штабе, и никто не приказывал Гудериану обратить внимание на новое оружие, в то же время не делать этого было невозможно. Массированные танковые контратаки стали правилом. 28 июня в бою у Кутри со стороны французов участвовали 60 машин; еще 60 были брошены в бой 4 июля. 471 танк был задействован в период между 18 и 26 июля на различных участках фронта, чтобы окончательно сорвать последнюю попытку немцев осуществить прорыв на Марне. Сначала битва была мобильной, потому что «замедляющая оборона», которую практиковали немцы, стимулировала возрождение открытой войны. Танки и пехота союзников, при поддержке артиллерии и авиации, глубоко врезались в оборонительные линии противника, удерживаемые пехотой, которой помогала артиллерия, сосредоточившая свой огонь на танках. Последние несли огромные потери, иногда доходившие до 80%; немецкие орудия вели по ним огонь прямой наводкой. Атакующие продолжали продвигаться вперед, и, потеряв пушки, пехота обратилась в бегство. В эту сумятицу, похожую на кипящий котел, и был брошен XXXVIII резервный корпус, перед которым поставили задачу стабилизировать обстановку на правом фланге немцев. В первую неделю августа этот фланг значительно подался назад, и линия фронта между Суассоном и Веслем приобрела первоначальную конфигурацию. Гудериан пишет, что в этот период его деятельность была связана с «мобильной обороной Марна-Весль». Пять дней спустя его, как и всю остальную германскую армию, потрясло известие о самом крупном танковом наступлении Первой мировой войны, начавшемся у Амьена. Степень концентрации танков была так велика, что в некоторых местах они проходили через артиллерийские позиции, оставляя их у себя за спиной. Пехота оказалась деморализована, и сколько бы потом Людендорф ни пытался принизить значение танковой угрозы, которой ничего не мог противопоставить, с этого момента везде, где бы ни появились эти машины, немецкая оборона становилась зыбкой. Иногда для паники среди немецких солдат достаточно было слухов о мнимом присутствии танков на данном участке фронта. То, что англичане считали средством борьбы с пулеметами и заграждениями из колючей проволоки, для немцев было «оружием страха». Началось наступление союзников, продолжавшееся до заключения перемирия и закончившееся подписанием мирного договора в Версале.
Глава 3
«ЧЕРНЫЕ ДНИ»
Как военный специалист, Гудериан на короткое время стал членом делегации на мирных переговорах в Версале. Он понял и все остальное, причем слишком хорошо: хватался за все, что могло укрепить моральный дух немцев и в то же время привести Антанту в замешательство. К апрелю фон дер Гольц вытеснил Красную армию из Литвы и южной Латвии. Одновременно с военными делами, он не забыл и о политике, назначив премьер-министром Латвии своего ставленника Карлиса Ульманиса. Военные операции сопровождались идеологической чисткой. Казнили не только красных, но и всех, кто подозревался в симпатиях к ним. Был разработан план взятия Риги.
Сект поддерживал этот план еще и потому, что присутствие в балтийских государствах германских войск наряду с белогвардейскими должно было помочь установлению хороших отношений с будущим русским правительством, при условии, конечно, что наступление белых на Петроград увенчается успехом. Преследуя эту цель, белые располагали также поддержкой держав Антанты. Такой мост между Берлином и Петроградом был желателен, поскольку Германия осталась без единого союзника, а этого она никак не могла себе позволить. Ситуация оказалась очень деликатной и требовала постоянного жесткого контроля за действиями фон дер Гольца и Железной дивизии – самой боеспособной единицы среди пестрых по национальному составу частей, пытавшихся наладить взаимодействие в борьбе против красных и в то же время не потерять доверия Антанты. Не следует забывать, что Железная дивизия являлась как бы концентрированным выражением стремления немцев к агрессивной экспансии.
Германское правительство, не имевшее иной альтернативы как согласиться с требованиями Антанты, не могло открыто поддерживать экспансионистские устремления фон дер Гольца. И все же, был найден выход, позволивший Железной дивизии 21 мая участвовать в штурме Риги. 2 июня в эту дивизию в качестве второго офицера генерального штаба направили Гудериана. По мысли Секта и Фрича, это назначение могло усилить влияние генерального штаба в самой чувствительной точке. Оно также было очень показательным в плане того доверия, которое начальство питало к этому молодому офицеру всего лишь тридцати лет от роду. Они положились на его способность здраво оценить положение в момент смертельной опасности, когда патриотические чувства могли легко повлиять на взвешенность суждений. Если бы Гудериан справился с этим заданием, его перспективы продвижения по службе возросли бы многократно: человеком будущего был не только Сект, но и Вильгельм Гейе (новый начальник штаба), и Фрич. Те, кто получал назначения на высокие командные посты, обычно забирали с собой самых способных штабистов, своих любимчиков.
Прошли считанные дни, и 21 июня в бою у Лемзала Гудериан впервые проявил умение в критический момент быстро ориентироваться в сложной тактической обстановке, умение, которое сделает его знаменитым. Главная колонна под командованием капитана Бланкенбурга потерпела неудачу после того, как ее командир был ранен. Гудериан тут же увидел опасность, но одновременно распознал и возможность ее избежать. По собственной инициативе он поднял по тревоге резервный пехотный полк и бросил его в бой, чтобы не снизился темп наступления. И не его вина, что атака, в конце концов, не удалась. Причины провала заключались в недостаточной подготовке и неадекватных ресурсах.
Конечно, ситуация уже выходила из-под контроля немцев, и во многом они сами были виноваты. Падение Риги сопровождалось массовыми убийствами, лежавшими на совести как большевиков, так и немцев и латышей. Гудериан в письме сообщил, что большевики убили свыше четырех тысяч человек, но существует достаточно фактов, подтверждающих, что точно такие же расправы чинили и их противники. Во времена, когда всеми овладевает отчаяние, моральные устои сильно размываются. Один из военнослужащих Добровольческого корпуса писал: «Там, где когда-то стояли мирные деревни, после нас оставались лишь пепел, зола и обуглившиеся балки и прочие деревянные детали строений. Мы развели погребальный костер, в котором горели не только неодухотворенные вещи – там горели наши надежды… законы и ценности цивилизованного мира… а мы возвращались, пошатываясь, пьяные и нагруженные награбленным добром». Бесчинства явно вышли за рамки здравого смысла в то время, когда сдержанность и умеренность могли бы окупиться сторицей.
Ульманис уже пожаловался, что немцы толкают латышей к коммунизму. «…Латвийский народ обнаружил – большевики менее жестоки, чем немцы», – писал он. Фон дер Гольц заменил Ульманиса Андреасом Нидрой, который встал во главе нового правительства, и Антанта, до сих пор безучастно взиравшая на все происходящее в Прибалтике, вдруг осознала, чем пахнут амбиции фон дер Гольца, и спохватилась. С ее стороны было оказано мощное давление с целью прекратить насилие в Латвии. В мае опубликовали условия мирного договора, и 28 июня этот жестокий для Германии документ был подписан в Версале. Он нанес сокрушительный удар по Германии, ее вооруженным силам и надеждам. Германским ВМС запрещалось иметь подводные лодки и линкоры. Армия не могла иметь на вооружении авиацию, тяжелую артиллерию, химическое оружие и танки. Более того, к 3 марта 1920 года численность самой армии должна была сократиться до 100000, а те заведения, где Гудериан постигал военную науку – офицерское училище в Лихтерфельде, Военная академия и генеральный штаб, – ликвидировались. Германия вскоре будет беззащитной, – к такому выводу пришли Гинденбург, Сект и вся высшая военная иерархия. Оптимистические надежды сохранить то, что запретили союзники, пришлось оставить. Чтобы спасти хоть что-то, приходилось изворачиваться и прибегать к хитрым трюкам. Первоочередной задачей Секта, назначенного председателем подготовительной комиссии по переводу армии на штаты мирного времени и исполняющим обязанности Верховного главнокомандующего, являлся вывод германских войск из Прибалтики, неизбежным следствием чего оказался бы подрыв военной мощи Добровольческого корпуса. Именно Сект сразу же убедил фон дер Гольца оставить Ригу, дав ясно понять, насколько беспросветно будущее. В то же время все происходящее было ужасным ударом для таких офицеров, как Гудериан, у которых чувство послушания и воинской дисциплины боролись с чувства патриотизма. Все, что было так дорого Гудериану, в одночасье оказалось разрушенным, возникли эмоции, которые трудно вообразить тому, в ком есть хотя бы грамм патриотизма и кто не пережил позор внезапного поражения. Каждое письмо к Гретель дышит отчаянием и почти невыносимым напряжением. Это очень важно для понимания последующей карьеры Гудериана. 14 мая он выразил свое изумление «пивным спокойствием» восточных пруссаков, как это он назвал, которое не поколебало опубликование условий мирного договора. Их безразличие и инертность Гудериан принял за тупую покорность: «Если мы примем этот мир, с нами будет так же покончено, как если бы мы не сделали этого. Поэтому я за то, чтобы ничего не предпринимать. Тогда Антанта может захватить силой то, что ей нужно. Увидим, насколько далеко они зайдут, потому что они могут нас уничтожить, но не более того. Если бы у нас все еще была армия, наша гордая, прекрасная армия, такой позор был бы невозможен». Однако ему уже было известно, что германские силы в Балтийских государствах, за исключением Железной дивизии, развалились: «…они будут воевать не за отечество, а только за землю, на которой поселились бы». Его переполняло отвращение. 6-го июля Гудериан услышал, что немецкие войска должны оставить Ригу, и в тот же день получил от обеспокоенной Гретель письмо с упреком: «Мне понятен твой гнев по поводу этого позорного договора, – писала она, – и все же горсточка людей ничего не может изменить, их жертва будет напрасна. Ты еще будешь нужен родине, просто момент пока не настал… сейчас, когда мир уже подписан, и условия приняты этим преступным правительством, сделать ничего нельзя. Так что ваша кампания в Балтийских государствах не получит никакой поддержки…»
Маргарет хотела успокоить мужа, но он редко обращал внимание на ее политические советы, несмотря на то, что те подчас бывали очень здравыми, как в данном случае. 12 июня Гудериан написал страстный ответ:
«Ты пишешь, что наша работа здесь безнадежна. Может быть и так. Но кто знает, возможно, из всех этих усилий еще материализуется хоть какой-нибудь небольшой успех? (…) Враг твердо решил нас уничтожить. Ну что ж, посмотрим. Англичане запросто могут заставить нас покинуть эту страну и тем самым прервать единственную связь, которую мы все еще имеем с Россией… Теперь враг в силах навязать свою волю… но, несмотря на это, показывай силу и никогда не сдавайся…»