Гугеноты
Шрифт:
— Бог простит вам ваши слова, сударыня, — ответил Гиз.
— Он уже простил. Мало того, он даже установил порядок очереди желающих потрогать мои коленки.
— Если вы только за этим меня позвали, сударыня, то я…
— То вы будете последним, четвертым, не так ли? Гиз вспыхнул:
— Как! Вы отдаете право первенства гугенотам?
— Хм, а почему бы и нет? Это для вас они гугеноты, кузен, а для женщин они всего лишь мужчины. Не правда ли, братец? — обратилась она к Генриху Анжуйскому.
Тот пробурчал что-то насчет того, что не согласен с сестрой и разделяет точку зрения Гиза.
— Да вы просто буки! — обиженно надула губки Маргарита. — Вам бы быть монахами, а не кавалерами. Ну а вы-то, Гиз, кого вы из себя корчите, ведь эта де Рош — протестантка, разве вам это не известно?
— Она уже католичка.
— Ах, вот как! И давно ли? С тех пор, как прыгнула к вам в постель?
Гиз покраснел. А Маргарита не унималась:
— Ну, ничего, мы ее живо сделаем опять гугеноткой, уложив в постель Конде или Генриха Наваррского. Ведь таким образом у нас принято сейчас менять веру?
Гиз сжал челюсти и скрипнул зубами:
— Возможно, это принято у гугенотов, но не у католиков.
— Полно, кузен, — произнес с улыбкой Генрих Наваррский, — неужто вы не решитесь переменить веру, ну, хотя бы для виду, если вас об этом попросит юная прелестница, ласкающая вас в постели под пологом темной ночи?
— А ты, кажется, способен на это, Наварра? — огрызнулся Гиз.
— Еще бы, черт возьми! Игра стоит свеч, ибо наутро, едва моя чаровница покинет ложе любви, я вновь вернусь к своей вере.
— Полностью присоединяюсь к Генриху, — поддержал его Конде, — и готов заявить всем и каждому, что пообещаю все что угодно своей возлюбленной, лишь бы увидеть, как она раздевается и падает в мои объятия.
Маргарита захлопала в ладоши, с восхищением глядя на юных протестантов.
— Нечего сказать, достойные сынки своих отцов, — с ухмылкой произнес Гиз.
Оба гугенота вскочили как по команде и со сжатыми кулаками бросились на Гиза. Тот выхватил шпагу и, рыча, отступил на шаг.
— Нечего сказать, достойный сынок своего папочки, — в пику ему сказала Маргарита. — Тот поступал так же, бросаясь вооруженным с ног до головы на безоружных гугенотов в Васси.
Гиз тут же вложил шпагу в ножны и повернулся к Маргарите:
— Мой отец был благородный дворянин и никогда не совершил бы подобного поступка. В доказательство я берусь сразиться с этими двумя молокососами на кулаках.
И он встал в оборонительную позицию, готовясь дать отпор обоим своим противникам.
— Ну-ну, перестаньте сейчас же, слышите? — воскликнула Маргарита и бросилась между обидчиками, стараясь развести их руками. — Не хватало еще, чтобы вы поразбивали себе носы как обыкновенные простолюдины.
Но они продолжали наступать друг на друга, норовя ухватить один другого за грудки, и Маргарита, все еще стоя между ними, закричала в сторону карет, неподалеку от которых разбивали палатки и готовили на кострах ужин:
— Господин Крийон! Господин Крийон, подите немедленно сюда, у меня к вам есть дело.
Бойцы тут же поутихли, опустили головы и затоптались на месте, отлично зная, что Крийон может и к ним, принцам, применить меры наказания. Особенные, конечно, не такие, как к другим. Но, тем не менее, ссориться с королем по этому поводу никому не хотелось.
— В чем дело, ваше высочество? — спросил Крийон, подходя и отвешивая сдержанные поклоны всем участникам этой сцены и в особенности Маргарите.
— Господин Крийон, сможете вы утихомирить этих петухов, готовых броситься друг на друга?
И Маргарита показала глазами на герцога и обоих принцев. Крийон поглядел на них и ответил:
— Смогу, мадемуазель. Однако мне кажется, их воинственный пыл уже поутих, и они готовы забыть ссору, не так ли, господа?
— А если все же они опять кинутся в драку, какие меры воздействия вы имеете право к ним применить?
— Я буду следить за тем, чтобы эти господа во время всего путешествия постоянно находились при особе королевы-матери, не отлучаясь от нее ни на шаг. Если и это не подействует, их отправят под конвоем в Лувр, под домашний арест.
Такая перспектива явно не устраивала юношей, и они, хмуро поглядев друг на друга, разошлись в разные стороны: оба принца вернулись на свое место у костра, а Гиз отправился к мадемуазель де Рош, все еще ожидавшей его на поляне [66] .
— Благодарю вас, господин Крийон, — сказала, улыбаясь, Маргарита. — Вы можете идти.
Крийон молча, поклонился и ушел, суровый и бесстрастный.
В это время вернулся Бовуа, несущий целую охапку сухих веток, которые он насобирал невесть где.
66
Восемь лет спустя мадемуазель де Рош будет зверски убита неким фанатиком по имени Морвель на глазах у Гиза, а сам он четверть века спустя будет заколот кинжалами в замке Блуа по приказу Генриха III. (Прим. авт.).
— Ну вот, — объявил он, бросая хворост на траву, — сейчас наш костер разгорится ярче, и вам станет теплее.
— А скоро ли будет готов ужин, Бовуа? — спросил Генрих Наваррский.
— Потерпите еще немного, принц, — ответил старый солдат. — Верно, вы здорово проголодались?
— Я с удовольствием съел бы сейчас дыню, одну из тех, за которыми мы лазали с сестричкой Марго. Помнишь, Маргарита?
Он намекал на то, как совсем недавно они вдвоем ползали по грядкам в поисках спелых дынь. Это было в королевских садах, расположенных вдоль городской стены слева от Бастилии.