Гуляния с чеширским котом
Шрифт:
Русский философ отмечал огромную работоспособность англичан: «Эта прочность сил и страстная привычка работы — тайна английского организма, воспитания, климата. Англичанин учится медленно, мало и поздно, с ранних лет пьет порт и шерри, объедается и приобретает каменное здоровье». Боюсь, что тут серьезная передержка, но талантливо.
Герцен пытался проводить сравнения между англичанами и другими нациями: «Два краеугольных камня всего английского быта: личная независимость и родовая традиция, для француза почти не существуют. Грубость английских нравов выводит француза из себя…» или «Француз действительно во всём противоположен англичанину; англичанин существо берложное, любящее жить особняком, упрямое и непокорное, француз — стадное, дерзкое, но легко пасущееся».
Или еще одна великолепная идея: «Француз, во-первых, не может простить англичанам, что они не говорят по-французски, во-вторых, что они не понимают, когда он Чаринг-Кросс называет Шаранкро или Лестер-сквер — Лесестер Скуар. Далее его желудок не может переварить, что в Англии обед состоит из двух огромных кусков мяса и рыбы, а не из пяти маленьких порций всяких рагу, фритюр, сальми и пр.».
В истории России второй половины XIX века считался большим англофилом Михаил Катков, главный редактор «Русского вестника», а затем «Московских ведомостей». Он был отнюдь не чистый западник (в то время западники обычно признавали особый путь России и слепо не навязывали европейскую или американскую модели), а убежденный патриот, государственник, консерватор по духу и противник реформ. В конце 1861 года, когда были даны послабления цензуре, он писал: «Возможно и должно поставить граждан в такое положение, чтобы они не скрывали того, что думают, и не говорили того, чего не думают. В Англии более, нежели где-либо, эти требования находят себе удовлетворение, и вот почему мы расположены всегда сказать доброе слово об Англии. Рассматривая западные европейские государства, мы опять находим, что в Англии более, нежели в котором-либо из них, личность и собственность обеспечены. А закон, без всякого сомнения, стоит тверже и применяется беспристрастнее, нежели где бы то ни было». Катков везде ставил Англию в пример, она импонировала ему своим консервативным укладом, и он мечтал о появлении в России нового класса землевладельцев наподобие английского. Ему даже приходилось оправдываться от обвинений в англомании и в попытках «заменить помещиков лордами». Небезынтересно, что М. Катков пропагандировал свои англофильские взгляды спустя несколько лет после Крымской войны 1853–1856 годов, когда англичане отнюдь не пользовались в России популярностью.
— Здорово мы вам поддали в Севастополе! — молвил Кот. — И хотя я не сторонник драк, но Крымская война очень обогатила наш язык: сколько наших улиц получили названия «Альма», «Балаклава» и «Инкерман» в честь выигранных в Крыму сражений! Появился «кардиган» в честь командующего корпусом лорда Кардигана, именно он повелел утеплить им своих солдат, замерзавших в Крыму(!), и шерстяная шапка «балаклава», полностью закрывавшая весь череп и горло, кроме лица…
В «восточном вопросе» Англия опасалась русского контроля над Дарданеллами, свободного выхода в Средиземное море и соответственно укрепления на Балканах (угроза Мальте и морским коммуникациям через Суэц и Гибралтар). Не меньше опасений вызывала у англичан русская экспансия на Кавказе и в Средней Азии. Тогда и был взят на вооружение лозунг национального самоопределения, повернутый потом против самой Британской империи, — полная аналогия с большевиками, тоже разделившими империю по национальному признаку.
Лорд Биконсфилд [34] видел в «огромной, великой и могучей России, сползающей, подобно леднику, в направлении к Персии, Афганистану и Индии, самую грозную опасность для великой Британской империи».
Отношения двух империй после Крымской войны оставались корректными, но без взаимных симпатий. К примеру, убийство царя Александра II и разгул терроризма в России вызвали ажиотаж в Англии, весь цвет английского высшего общества превратился в рупор борьбы с российским деспотизмом. Солидный Конан Дойл изобразил в романе «Торговый дом Герлдстон» благородного «нигилиста из Одессы», а в рассказе о Шерлоке Холмсе — «Пенсне в золотой оправе» столь же благородных революционеров Анну и Алексея и предателя Сергея. А отец шпионского романа англоязычный поляк и русофоб Джозеф Конрад нарисовал отвратительные портреты русских анархистов в «Конфиденциальном агенте». Даже далекий от большой политики Оскар Уайльд не поленился написать пьесу о Вере Засулич «Вера, или Нигилисты». И после этого мы ругаем Шпанова или Сурова за тенденциозность…
34
Это будущий титул премьер-министра и писателя Бенджамена Дизраэли. Много умных мыслей сорвалось с его уст: «Консервативное правительство — это организованное лицемерие», «Англия не любит коалиций», «Окончательность — это не язык политики», «Не читайте историю, только биографии, ибо в них жизнь без теории».
Во время англо-бурских войн в конце XIX века симпатии России были на стороне буров, несправедливо подвергшихся агрессии, на помощь бурам бросились русские добровольцы и сестры милосердия.
Буры даже стали героями детских песенок:
Мама, купите мне пушку и барабан. И я поеду к бурам, И я поеду к бурам Бить англичан!Одновременно на основе разделения сфер влияния в Афганистане и Тибете продолжал складываться англо-русский союз, направленный против Германии, англичане помогли России с займами на восстановление экономики после поражения от японцев и революционных потрясений 1905 года.
Если обобщить дореволюционное отношение к Англии думающей части русского общества, то эта страна никогда не являлась ни предметом для обожания, ни предметом для ненависти. Дело даже не в Англии, а в общем настрое русской политической и философской мысли. Славянофилы и евразийцы проводили русские или славянские идеи, где для Запада оставалось не много места. Константин Леонтьев вместе с Джоном Стюартом Милем восставал против гибельных «обуржуазивания» и единомыслия общества, ему был ненавистен «усредненный человек» — продукт западной цивилизации. Конечно, иногда славянофилы и прочие антизападники брали под обстрел Англию как часть Запада, однако в ярых англофобов никто не вырос, к Англии относились уважительно, но держали дистанцию, что не мешало, например, отцу славянофильства А Хомякову играть в карты до утра в Английском клубе и одеваться на английский манер.
Западники, вроде Белинского, Грановского и, в известной степени, молодого Герцена, ратовали за свободу и демократию, но никто не призывал копировать английскую систему, наоборот, выпячивались особенности русского народа и его малая приспособленность для европейского уклада жизни (даже англофильство Каткова со временем растворилось в патриотической риторике). Что касается марксистов, то они мыслили категориями социализма, видели в Англии наиболее созревшее для революции государство и были немало удивлены, когда «слабым звеном» оказалась Россия.
Ни славянофилы, ни западники всех мастей не пожалели яда на обличение буржуазности и пошлого мещанства Запада, в том числе и Англии. В «Судьбе России» (1918 г.) Николай Бердяев, возмущаясь мещанской Европой, попутно затронул и империализм Англии: «Культурная роль англичан в Индии, древней стране великих религиозных откровений мудрости, которая и ныне может помочь народам Европы углубить их религиозное сознание, слишком известна, чтобы возможно было поддерживать ложь культурной идеологии империализма… Нельзя отрицать империалистического дара и империалистического признания английского народа. Можно сказать, что Англия имеет географически-империалистическую миссию».
Наши дворяне, наши интеллектуалы, поругивающие цивилизацию, весьма ценили её утилитарные достижения и охотно включали их в свой русский, а потом советский быт. Антианглийские филиппики не мешали им ценить английское сукно, строить английские камины, курить английские трубки, набитые английским табаком, нанимать английских гувернёров и гувернанток, разбивать парки по-английски и разнообразить свою жизнь такими английскими изобретениями, как скачки или покер. Как пишет Владимир Набоков, «в обиходе таких семей, как наша, была давняя склонность ко всему английскому: это слово, кстати сказать, произносилось у нас с классическим ударением (на первом слоге), а бабушка М. Ф. Набокова говорила уже совсем по старинке: аглицки. Дегтярное лондонское мыло, чёрное как смоль в сухом виде… за брекфастом яркий паточный сироп… зубы мы чистили лондонской пастой. Бесконечная череда удобных, добротных изделий, да всякие ладные вещи для разных игр, да снедь текли к нам из Английского магазина на Невском».
— Вот она, цена русскому интеллигенту! — проворчал Кот. — Говорит о высоких идеях, о духовных ценностях, а на самом деле ценит лишь импортный гуталин или какую-нибудь жалкую побрякушку! [35]
Кто только не лупит несчастную интеллигенцию, кто только не хлещет ее по щекам! Можно подумать, что именно интеллигенты, а не дерьмовые политики управляли и управляют Россией! А ведь так хочется побранить Гумилева и Блока, плюнуть в физиономии Мандельштаму и Ахматовой, а Маяковского просто зацепить крюком за филейные места и…
35
Даже патриот из патриотов Ф. Тютчев писал жене: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины».