Гуннхильд, северная невеста
Шрифт:
– Эй, ты! – крикнул Горм бродяге, и многие, услышав голос конунга, обернулись посмотреть, к кому он обращается. – Да, ты, лоскутный человек!
– Теперь вижу, что ты желаешь говорить со мной! – Так точно обозначенный бродяга поднялся на ноги и почтительно поклонился Горму. – Ты, конунг, умеешь с одного взгляда подметить самое главное во всяком.
– Подойди поближе. Не слишком близко, а только чтобы я мог тебя слышать! – распорядился Горм.
Бродяга прошел между помостов, на которых стояли столы, мимо пылающих очагов на земляном полу. Сидящие
На ходу он заметно хромал – видимо, его левая нога когда-то была перебита и неправильно срослась; одно плечо было выше другого. Вблизи он оказался еще безобразнее: обветренное лицо с левой стороны пересекал кривой, неровно заживший шрам, зубов слева не было ни на верхней, ни на нижней челюсти, полуприкрытый левый глаз тускло мерцал из-под века. Тем не менее выражение лица у нищего было оживленное, будто он полностью удовлетворен и собой, и окружающими.
– Стой там! – остановил его Горм, когда заметил, что Тюра сморщилась. – Отсюда нам тебя уже хорошо видно. Ну, ходячий мешок обрезков, как тебя зовут?
– Опять ты сказал почти правду, конунг! – Бродяга снова поклонился. – Зовут меня Кетиль, хотя в котел рта моего обычно бывает почти нечего положить, а прозвище мое Заплатка.
– Видать, немало дворов ты обошел, где сердобольные хозяйки давали тебе по обрезочку шерстяной ткани?
– Истинно, немало обошел. Мне на пользу пойдет и такая одежда, которую последний бедняк выбросит, посчитав негодной, а в Бьёрко случалось мне подбирать и те кисти, свитые из ветхого тряпья, которыми добрые люди смолят корабли. Моя дорогая дочь отстирывает их и пришивает, чтобы прикрыть старые кости своего отца от сурового зимнего ветра.
– А эта… э… девушка – твоя дочь?
– Сдается, ты сказал правду, конунг. Правда, ее матери я никогда не видал, а об отце и подавно разговора не было, тем не менее она моя дочь. Таким жалким людям, как мы, боги не посылают ни дома, ни родни, и если построить себе дом нелегко, то раздобыть родню гораздо проще.
– Короче, ты подобрал ее на куче отбросов на причале в каком-нибудь вике? – уточнил Харальд.
– Сдается, и ты сказал правду! – с самым благодушным видом подтвердил Кетиль. – О таких бедняках боги и люди не заботятся, чтобы обеспечить приличной родней, приходится нам позаботиться о себе самим.
– Как же зовут твою прекрасную дочь? – усмехнулся Горм.
– Как у всякого любимого ребенка, у нее много имен. Дочь моя мила и добра, но почему-то люди зовут ее иногда Осой, иногда Блохой, или Злючкой, иногда Колючкой или Занозой, иногда Грязнулей, или Замарашкой, или Оборванкой, или Неряхой, или Язвой, или Заплаткой, или Болячкой…
– Довольно! – остановил его Горм, опасаясь, что перечень будет продолжаться до утра.
– Вредина, Злючка, Колючка! – заметил Харальд. – Не очень-то похоже это на людские имена. Может, вы тролли – ты и твоя дочь?
По лицам людей за столами пробежала тень, послышался ропот. В самом деле, да люди ли они – этот бродяга, отвратительный на
– Уж не колдуны ли они? – заговорили вокруг, и Тюра брезгливо поморщилась.
– Гнать их отсюда!
– Бросить в воду!
– Давайте поднимем ей подол и посмотрим, нет ли там хвоста! – весело предложил кто-то из хирдманов.
Чьи-то руки потянулись к оборванному платью девушки. Похоже, оно было перешито из мужской рубахи и тоже усеяно заплатами, как осенняя земля палыми листьями; короткий подол она надставила, судя по виду, обрезками старых мешков.
Девушка отпрыгнула, отмахнулась тонкой рукой, похожей на сухую ветку, оскалила зубы, будто настоящая нечисть.
– Нет, нет! – крикнула Тюра. – Я запрещаю! Не желаю видеть такую мерзость, даже если у нее и правда есть хвост.
– Что ты скажешь на это? – обратился Горм к Кетилю. – Не колдуны ли вы или тролли? Если так, то мне придется отказать вам в гостеприимстве.
– Нас уже проверяли, – спокойно заверил Кетиль. – И меня, и мою дочь достаточно часто били, и было неоспоримо установлено: кровь у нас красная, как у всех обычных смертных.
– Тебе не откажешь в присутствии духа, – заметил Горм.
– Чем богаты, тому и рады! – развел руками Кетиль.
– Зачем пачкать кровью пол в доме? Я бы лучше надел им по мешку на голову, да в воду, – добавил Холдор. – Уж это средство проверенное.
– Как тебе будет угодно, ярл. – Кетиль поклонился и ему. – А нам бояться нечего. Христос, сын Марии, обещал, что такие, как мы, после смерти получат большие владения на небесах, и уже навсегда. Поскольку здешняя наша жизнь незавидна, тот, кто поможет поскорее ее окончить, окажет нам добрую услугу.
– Да вы еще и христиане? – изумился Харальд.
– Конечно! – оживленно подтвердил Кетиль, будто иначе и быть не могло. – Я крестился четыре раза, а дочь моя молода и успела только дважды. И каждый раз для начала нас водили в баню, говорили нам разные хорошие слова, потом кормили досыта, а главное, давали по хорошей новой рубахе, так что если представится возможность, мы с удовольствием покрестимся еще!
Многие засмеялись при этих словах. Харальд тоже усмехнулся и бросил взгляд отцу: дескать, помнишь, о чем я говорил? Горм остался серьезным: видимо, слова бродяги заставили его задуматься о чем-то своем.
– Однако, хотя Христос сильный бог, мы не забываем и других – Одина, Фрейра, Тора и прочих, – продолжал Кетиль. – И если мы попадаем в богатую, или даже не очень богатую усадьбу на пир и нам предлагают костей от жертвенного мяса или хотя бы дают обтереть корочкой котел из-под него, мы никогда не отказываемся, никогда!
– Даже в пост? – усмехнулся Харальд.
– Поститься нам приходится часто, притом независимо от своего желания, так что Христос не обидится, если мы понюхаем мяса в тот день, когда будет возможность. Он ведь очень добрый бог и жалеет бедняков.