Гурджиев. Учитель в жизни
Шрифт:
Несколько дней спустя, решительно настроенный, я смело отправился к нему домой. Я до сих пор вижу себя перед его дверью: палец застыл на половине пути к дверному звонку. Мое движение остановил поток размышлений: «Не совершаешь ли ты большую ошибку? Не будет ли глупостью вот так просто нажать на его звонок?» Парализованный нерешительностью, я застыл возле его двери. В голову мне пришла идея вместо этого отправиться к Петру Демьяновичу. Я спустился по улице на несколько шагов, но ноги непреодолимо тянули меня назад, к двери. Так повторилось два или три раза. Наконец, чувствуя раздражение и отвращение по поводу недостатка решительности, я решился броситься
Дверь открыл сам Гурджиев. Спокойным, приветливым голосом он поздоровался со мной. «Ну, мой друг, вы пришли навестить меня?»
«Да, Георгий Иванович, – ответил я в удивлении. – Мне нужно с вами поговорить».
За нами закрылась дверь, и вскоре, вместо логова льва, я оказался в теплой атмосфере большой семьи. Из парадной мы прошли в комнату, где уже находилось несколько человек. Очевидно, Гурджиев с несколькими учениками пил чай.
«Стакан чая?» – спросил он меня.
Я кивком согласился и, благодаря возможности вести себя как можно незаметнее за чаем, почувствовал облегчение. Гурджиев, несомненно, заметил, что я начал расслабляться. Он дал мне время допить чай, затем поднялся.
«Вы высокий, и это может быть полезным, – спокойно сказал он. – Не могли бы вы помочь мне снять эти картины? Я бы хотел их перевесить».
«Конечно», – ответил я. Я встал и пошел за ним. Он провел меня в другой конец комнаты, где висело несколько картин. Он указал мне поменять две из них и поправить еще несколько. Без сомнения, это было предлогом для разговора тет-а-тет. Он вздохнул и присел на скамью, жестом приглашая меня сделать то же самое.
«Вы просто пришли в гости или хотите что-то сказать мне?»
«Да, я действительно хотел кое-что спросить, но я не вполне понимаю, как задать свой вопрос».
«Это не имеет значения. Задавайте, как сможете».
«Хорошо. Когда я слушал вас тем вечером, я начинал смеяться и не мог остановиться. Я действительно не понимаю, почему. Вы можете объяснить мне это?»
Думаю, я говорил все это, смотря себе под ноги, поскольку совершенно не помню выражения его лица. Но я действительно помню, как удивился, не увидев такой реакции, какой я ее себе представлял. Вместо незамедлительного ответа Гурджиев долго молчал. Казалось, он вспоминал тот вечер. Наконец он сказал успокаивающим тоном: «Ах да, я помню, как вы засмеялись несколько раз, и сейчас вы хотите знать, почему. Не сомневаюсь, что это потому, что сказанное мною показалось вам абсурдным. Давайте посмотрим, действительно ли это так».
Он произнес несколько несвязанных слов, а потом спросил, что каждое из них означает для меня. Не без труда, но мне удалось ответить. Тогда он вслух произнес фразу, используя те же самые слова, и заметил: «Произошло так, что произнесенная мною правильная фраза показалась вам нелепостью».
Он продемонстрировал, как эти отдельные слова, взятые вместе, произвели на меня противоречивое впечатление и заставили меня смеяться. Потом он объяснил настоящее значение, заключенное в словах, раскрывающее совершенно другую перспективу по сравнению с той, с которой их рассматривал я. Смысл фразы тогда стал совершенно отчетливым. Он повторил свою демонстрацию три или четыре раза, спрашивая каждый раз, какое значение имеют для меня определенные слова. И снова он построил из этих же слов фразу, вначале учитывая мою собственную интерпретацию слов, представлявшуюся абсурдной. Он повторял ее, объясняя реальное, более глубокое значение каждого слова и закончил, показав значение фразы в целом.
Его объяснения поразили меня, и в то же время объяснили гораздо больше, чем я мог надеяться. Подумать только, как я мог беспокоиться, что он примет меня за дурака! Наоборот, он позволил мне почувствовать, что я способен понимать его. Я был удивлен, смущен и растерян одновременно, мне было стыдно, что не понял этого раньше. Я убедился в одном – я готов был следовать за ним куда угодно. Все мои предубеждения унесло прочь. Столкнувшись с таким умом, не было никакой нужды спрашивать себя, разумно ли мое новое отношение или заслужил ли он мое доверие. Все было слишком очевидным.
Находясь рядом с ним, я не мог не задать другой вопрос, не дававший мне долгое время покоя. Он касался загадки моих видений или предчувствий. Я рассказал ему, что они всегда руководят мной в минуту опасности. Тогда он спросил: «Как долго вы уже участвуете в подготовительной группе?»
«Около года».
«Вы не планируете уезжать?»
«О, нет! По крайней мере, я не думал об этом».
«Тогда со временем ответ, который вы ищете, может стать результатом ваших усилий, вашего поиска. Однажды вы сами поймете, что то, что вы хотите получить у кого-то сейчас, немедленно – бесполезно. Только то, что вы поймете через свои собственные усилия, может стать частью вас».
Я обрадовался, его слова давали мне надежду относительно вопроса о моих снах. Я почувствовал, что оставаясь дольше, буду злоупотреблять его гостеприимством. Я поблагодарил его и спросил, можно ли прийти снова. Он сказал, что останется здесь еще на несколько месяцев, и я могу прийти, если захочу. На этом я и распрощался.
Возвращаясь домой, я горел желанием участвовать в работе этого человека. Я чувствовал, что должен посвятить себя этой работе. Необходимо было принять некоторое решение, после которого пути назад уже не будет – решение, продиктованное не расчетом, случайностью или каким-нибудь мелким интересом. Решение, определяющее мою жизнь так же, как жизнь животного определяет его среда обитания: жизнь червя – почва, хищной птицы – воздух, форели – река.
Я чувствовал, что установившиеся между Гурджиевым и окружающими его людьми отношения – очень необычные. Я также настолько чувствовал себя в своей стихии, что желание находиться именно там казалось абсолютно естественным. В таком настроении я возвращался домой. Казалось, теперь я знаю другое пристанище, то, о котором мечтают все – «дом Отца Моего».
Двадцатники
Очень скоро оказалось, что я живу и обедаю в доме Гурджиева в Константинополе. Это дало мне замечательную возможность непосредственно наблюдать многих русских еженцев, приходивших насладиться его обильными трапезами. За приготовление еды отвечала его жена Юлия Осиповна и несколько его учеников, а поскольку обедать сюда приходило все больше людей, для готовки приходилось искать все более объемные кастрюли.
Русские беженцы были безнадежно бедны. Большинство из них, теперь абсолютно нищие, раньше представляли государственные власти. Все они собирались вместе в доме Гурджиева. Некоторые приходили с солдатскими котелками, другим подавали в домашней посуде; все они рассаживались где попало, на скамейках или ступенях.
Гурджиев часто собирал всех беженцев вместе, убеждая, что они должны как можно быстрее приспосабливаться к новым условиям жизни. Большинство все же были уверены в том, что вернутся хорошие времена, и они смогут возвратиться в Россию. Никто, казалось, не относился серьезно к наставлениям Гурджиева.