Гурман
Шрифт:
«Какая она все-таки сильная, — пронеслась в голове глупая мысль. — Она? Может, это все-таки он?»
— Ты Олег, тот самый маленький хорек? — прогундосил Георгий, нос у которого был сломан.
Старуха не ответила.
Гунн постепенно впадал в прострацию. Предметы начали терять свои привычные очертания, их контуры поблескивали, как золотистые рамки в солнечных бликах.
— Помогите кто-нибудь, — прокаркал он, едва ворочая языком.
Старуха, не меняясь в лице, сдавила его сломанный нос, окончательно перекрыла кислород.
Старуха куда-то ушла, а когда появилась, в ее руках был топор. Она толкнула Слона ногой в живот, присела и сняла с его глаз повязку. Слон поднял голову. Старуха ухмыльнулась, а толстяк закричал.
Перед тем как Георгий провалился в небытие, его тускнеющий взгляд запечатлел безумный кадр. Старуха поднимала топор. С торжественной неторопливостью, как палач. Выше, выше! Тряпье задралось. За бледно-синюшными кистями с кривыми пальцами начинались нормальные человеческие руки. С обычной розовой кожей.
«Перчатки?» — понял Гунн с каким-то странным удовлетворением, как если бы наконец-то получил ответ на вопрос, давно мучивший его.
После этого веки его опустились. Над ним сомкнулась вязкая, обволакивающая пустота.
Утром Катю разбудил звонок.
Она с трудом подняла голову с подушки, взглянула на часы и скривилась — половина двенадцатого. В последние дни пробуждение становилось настоящей пыткой, тело ломило так, будто Катя всю ночь занималась прополкой огорода. Впрочем, вчерашний вечер она провела не у телевизора, а была занята чтением книги Олега.
Звонок повторился. Катя накинула халат и пошла открывать дверь.
Ее изумлению не было предела, когда она увидела своего дядю. Да, это был Павел Огарков, родной брат мамы. Девушка почти не знала его, видела всего пару раз. Покойная мама не очень охотно говорила о нем, но посылки и денежные переводы в колонии отправляла регулярно.
— Доброе утро, — сказала она без особой теплоты.
— Привет, — коротко бросил мужчина.
На нем была джинсовая рубашка с расстегнутым воротником, не закрывающим фрагменты блеклых тюремных наколок на загорелой груди. Глядя на них, Катя непроизвольно подумала о Гоше. У того тоже были татуировки, но красивые и яркие.
— Что, даже внутрь не пустишь? — с насмешкой поинтересовался Павел, и Катя торопливо посторонилась, пропуская дядю.
Они прошли в дом. Мужчина бесцеремонно плюхнулся на диван, достал из кармана четки и принялся их перебирать. При этом он нахально пялился на оробевшую Катю, задерживая пристальный взгляд на ее стройных ногах.
— Может, чаю? — нерешительно предложила она.
Павел хмыкнул, и Катя почувствовала, как в ней закипает раздражение. Приперся после очередной отсидки и уставился как на стакан с водкой. Чего ему надо?
— Я свои чифиры уже отпил, — сказал он.
— Тогда
Мужчина вновь усмехнулся, пожирая ее глазами. Молчание становилось невыносимым.
— Я хотела принять ванну. Если вам надо что-то сказать, говорите.
— Или идите на хрен отсюда! Правильно я тебя понял, детка? — полюбопытствовал он, не переставая перебирать четки. — Это вторая часть твоего предложения, которую ты не сказала вслух, но она у тебя на лице написана.
— Я рада, что вы так проницательны, — заявила Катя.
Ей был неприятен этот человек, развалившийся на диване, и она уже не скрывала этого.
— Как тебе живется в доме моей сестры? — вдруг спросил Павел.
— Это имеет отношение к вашему визиту?
— Имеет. Самое прямое.
— Хорошо живется. Чего и вам желаю, — ответила Катя.
— Благодарю, но на твои пожелания я мало чего смогу купить. — Павел улыбнулся, но так, что от него повеяло холодом.
— Купить? — переспросила девушка, начиная догадываться, с какой целью к ней пожаловал этот уголовник.
— Ты ведь знаешь, что у моей сестры есть мать. После смерти Жанны вы с ней получили наследство.
«Конечно, знаю, — подумала Катя. — Моей бабушке, то есть твоей матери, не на что жаловаться. Она получила все, что хотела, и даже больше того».
— Несправедливо получается, — продолжал Павел, взяв четки в другую руку. — Ты, значит, имеешь все, а я — шиш.
— Почему? — возмутилась Катя. — Вы что, хотите у меня дом отнять?
Глаза Павла блеснули.
«Хочет. И ведь отнимет, дай ему волю», — с тревогой подумала Катя.
— Бог велел помогать ближнему. Вы ведь счета Жанны тоже поделили?
— Послушайте, это ведь и моя бабушка, если вы забыли, — не выдержала Катя. — А Жанна мне мама, между прочим! А вы все «сестра, моя мать»!..
— Жанна не твоя мать, — перебил ее Павел. — А моя мать — не твоя бабушка. Ты приемыш, детка. Или не знала этого?
Катя застыла, вновь и вновь повторяя про себя эти слова. Они показались ей такими же отвратительными, как липкое, давно не стиранное белье.
Приемыш!
«Я твоя настоящая мать!» — прозвучал в ее голове истеричный голос однорукой женщины.
Как так?! Они сговорились с той старухой?
— Я вас не понимаю, — с расстановкой, чтобы не сорваться на крик, начала она. — Если это шутка, то очень неуместная, даже глупая. У вас есть основания так считать?
Павел лениво закинул ногу на ногу.
— Есть, — с убийственной простотой сказал он. — Тебя все жалели, поэтому ничего не говорили. У Жанны имелись проблемы со здоровьем, своих детей у нее не было, поэтому тебя и взяли из роддома. Ясно тебе? Да вы и никогда не были похожими, это все говорили. Так что я тебе не дядя, а Надежда Ивановна — не бабушка. Врубилась? Давай, включай свои шестеренки.