Гуру и зомби
Шрифт:
– Я так и знала! Нет. Ничего мы доказать не можем… – Кисти рук незнакомки, как вспугнутые бабочки, взлетают вверх. Пальцы затрепыхались, ловко скручивая волосы и пряча их под бейсболку.
Расстроилась, но руки не опустила.
Сейчас повернется и уйдет…
Упущенные возможности – самый незаметный яд, который не только отравляет, убивает любое живое дело, но и жизнь делает скучной, бессмысленной.
Нельзя ее отпускать.
– Что вы знаете? – Василий несильно хватает девушку за предплечье, чуть трясет
С полутемной улицы – в тускло подсвеченный зал… Взгляд сразу находит свободные столики. Несколько в разных углах. Надо выбирать.
Из динамиков хрипит Джо Кокер. В другое время Василий бы не имел ничего против громких звуков. Отгороженный от мира, сидел бы и слушал, проникаясь и соглашаясь с тем, что сердце превыше разума.
«Heart over mind».
Но сейчас лучше бы место потише: музыка должна быть как занавес, который защищает разговор от подслушивания. Ограждает, но не встревает.
Заведение среднего класса, отмечает про себя Василий. То, что сейчас и нужно. Обстановка роскошных ресторанов сама собой заставляет думать о внешнем – об осанке, о том, как звучит твоя речь. Смотреть на себя со стороны… Подтягивает это, улучшает манеры… и мешает сосредоточиться на деле.
Устраиваются не рядом, а друг против друга. Без обсуждения. Василий называет себя и через стол протягивает руку своей визави, как сделал бы с мужчиной. Себе подчеркнул, что встреча деловая, что ради Лели сидит он сейчас наедине с молодой женщиной.
Только ради нее…
– Юна. – Глядя в глаза Василия, она крепко сжимает его ладонь и сразу отнимает свою руку. Но взгляд не отводит.
И пусть, назвавшись, она как-то автоматически взяла сочный финик с глиняной плошки, принесенной официантом без заказа, целиком положила его в рот, проглотила мякоть и твердую косточку не выплюнула, а, не осознавая, что делает, принялась ласкать ее языком. Совсем как Леля…
Свободная поза, твердость, с которой Юна произнесла свое имя, – все это явный знак для умелого, успешного бизнесмена: можно сотрудничать. Хотя бы попробовать.
Она как бы выносит за скобки свою женскость.
Не ищет, как большинство из них, на кого повесить свои проблемы, а сама кропотливо трудится.
В то же время открыта любой помощи.
Такие партнеры встречались Василию очень редко, и только среди мужчин.
Рассеянные наблюдения были пока из области интуиции, которую к делу не пришьешь. Информации – никакой. Надо понять, насколько она откровенна?
– Вижу, вы про мою трагедию знаете… – начинает Василий, выдержав долгое молчание, которое прервали короткие переговоры с официантом, высоким черноволосым парнем в тюбетейке и шелковых шароварах.
– Знаю. –
Придется самому формулировать следующий вопрос. Жестокий.
– У вас тоже кто-то погиб?
– Сестра. Восьмого марта выпала из университетской высотки. – Голос дрогнул, и, явно чтобы не разнюниться, Юна добавляет сердито, на себя гневаясь, а не на собеседника: – Мы близнецы, однояйцевые.
Василий дергается. Физиологические термины в женских устах всегда звучат как приглашение к интиму.
– Очень похожи, – поспешно поясняет Юна. – Были. Поэтому приходится маскироваться. Иначе он слежку заметит.
– Сочувствую вашему горю, – как можно нейтральнее произносит Василий. Так ему велит простая учтивость. Эмоциональный нажим всегда отдает фальшью. – Помянем обеих?
И не медля выпивает. Юна поспела за ним.
Равенство в горе – доброкачественный фундамент для постройки отношений. Если, конечно, умело строить. Иначе две волны спарятся и, вместо того чтобы нейтрализовать несчастье, усилят его до разрушительного тайфуна.
Инъекция алкоголя попадает туда, куда надо. Обезболивает на время.
Помогает и рассказ Юны, вынувший Василия из окружающей нормальности, где люди вопиюще спокойно едят-пьют, хихикают над неумными шутками. Не умерли, а живут…
– На третьем году аспирантуры мы разлучились. Первый раз в жизни. Юлечка осталась на кафедре, а я на целых три месяца улетела в Гамбургский университет. По обмену. Сперва мы каждую ночь сидели в чате, а потом меня закрутило… Но это не важно.
Юна бледнеет, резко вскидывает голову.
Слезы не хочет выпускать наружу, понимает Василий. Макияжа на лице нет, значит, не бережется – тушь не потечет. От меня скрывает свою слабость.
Надо же, скрывает… Другие, наоборот, притворяются, что плачут. Разжалобить норовят…
Юна сосредоточенно поморгала. Одна слезинка все же быстро выкатилась из левого глаза. Она слизнула ее, свела брови вместе. Гладкий лоб перерезали две неглубокие морщины. Сосредоточилась, чтобы вводить Василия в курс не закрытого ею дела. Вернулась к самому началу.
Всего через десять минут после одной сестры появилась на свет вторая, и это запоздание сделало Юлю младшей, нуждающейся в поводыре.
– О чем бы ни спросили нас обеих, я первая отвечала. За обеих. Даже когда про меня одну спрашивали, я говорила «мы». А Юленька… Юля всегда соглашалась. Так и привыкла. Была со мной и за мной. Мне бы сдержаться, ее выслушать, понять… – винила себя Юна. – Освободить ее от своей власти. Знаете…
Юна придвигается к столу, грудь ложится на столешницу, притянув взгляд Василия… Но Юна не успевает его заметить. Садится поглубже, скрещенные руки прижимаются к груди, и, глядя куда-то внутрь себя, она доверяется Василию: