Гусариум (сборник)
Шрифт:
Он попытался было намекнуть на начальную грамотность и знание арифметики, однако старый седой унтер лишь качнул головой:
– Ты вот что, паря. Если знаешь – хорошо. Проявишь усердие, отличишься в сражениях, может, даже в офицеры выйти сумеешь. Да только пока зелен ты. Службы не знаешь. Куда тебе?
Вот и приходилось с утра до вечера отрабатывать строевые приемы. Ничего не получалось, по вечерам Саня падал без сил, но утром вновь бил барабан, и приходилось подниматься, напяливать ненавистный мундир, весьма неудобный, словно специально придуманный для дополнительных страданий, и опять в несчетный раз тянуть ножку да боязливо коситься на суровых унтеров. А
Про себя парень решил, что обязательно сбежит, как только подвернется удобный случай. В мирные дни служба хуже каторги, а сейчас война. Нашли дурака переть на чужие пушки или получать удар холодным штыком! Даже в писаря не переведут. Саня потихоньку стал осваиваться с ятями и ерами, но помимо грамотности ценился почерк. От руки писать – не по клаве барабанить.
Только как сбежать? Поймают – прогонят сквозь строй. Лучше пусть сразу расстреляют.
Расстрела Саня тоже не хотел. Он вообще желал лишь одного – жить. Богато, комфортно, на худой случай – при минимальном достатке, но жить. Смерть, впервые помаячившая рядышком, а не в некоем далеком будущем, пугала до одурения. Порою, невзирая на усталость, Саня видел сны, в которых на него неслась кавалерия, рубила его острыми саблями или вдруг рядом вырастал здоровенный дядька с длинным ружьем, и, казалось, живот чувствует вонзающийся в него и разрывающий внутренности штык. Это было невыносимо. Парень просыпался в поту, долго всматривался в окружавший мрак, боясь материализации пронесшегося кошмара.
Страх терзал и днем. Странно, прочие собратья по несчастью вели себя много спокойнее. Понятно, они меньше уставали. Быдло, привыкли к физической работе, вот и нипочем им тяжелое ружье, нагруженный ранец на спине, труд без начала и конца. Даже грубая пища, и та не вызывала у рекрутов неудовольствия. Охотно грызли черствые сухари, наворачивали кашу с маслом и были довольны, будто обедают в лучшем ресторане.
Почему у героев книг получалось с ходу занять положение в обществе, продемонстрировать дикарям внезапно появившиеся умения, а в реальности всё оказалось наоборот? Крестьянские парни, неграмотные, дремучие, свято верующие и в Бога, и в императора, в жизни гораздо приспособленнее просвещенного либерала, умеют работать руками. Рубить дрова, обустраивать лагерь, даже штык осваивают быстрее, словно речь не о смертоносном и страшном оружии, а о каких-то вилах? Да еще держатся один за одного, ведать не ведая, что каждый должен жить для себя.
Стать для рекрутов авторитетом не получилось. Новоявленные защитники Отечества ценили лишь обычные умения, крепость тела и духа, а попытки рассказать им что-нибудь о грядущем, иносказательно, разумеется, были встречены откровенным непониманием.
Влип! Ведь знал же о войне! Попали бы чуть позже, хотя бы на пару лет, и обошлось.
Интересно, если напрячь память, вспомнить что-нибудь из Пушкина… Юный пиит уже живет на свете, только до его известности еще годы и годы. И издатели наверняка занимаются иными делами, и литераторы пока сплошь из людей родовитых.
Надо было все-таки искать Юльку! Ее нынешний ухажер – офицер, дворянин. Вдруг удалось бы через него познакомиться с нужными людьми?
Ревность – чувство глупое, когда речь идет о грядущей судьбе.
Где его теперь искать?
– А ты молодцом, майор! – Командовавший полком князь Вадбольский ободряюще улыбнулся. – Я специально отметил в реляции твою атаку. Считай, представлен к ордену. Да и за Витебск тебе полагается.
– Не за ордена воюем, – отозвался Арсений. – Да и какие награды, когда всё равно отступаем?
– Не скажи, – полковник не удержался от вздоха. – Главное – дали армии возможность беспрепятственно ретироваться. Сам же видел – позиция у Смоленска была неважная, противник легко бы мог обойти нас с любого фланга, а тогда… Нет, Барклай прав. Только потеряли бы армию. Ничего. Скоро, думаю, встанем.
– Это точно, – Арсений вспомнил гостью. – Не знаешь, где у нас такое Бородино?
– Понятия не имею. Мало ли деревень в округе? Тебе-то зачем?
– Так, услышал, и запало в памяти, – ушел от конкретного ответа Раковский. – Сам не пойму.
Армии вновь отходили. Только недавно позади остался Днепр и памятная Валутина Гора – там мариупольцы приняли участие в жарком сражении. Наполеон мог перерезать там пути отхода, и небольшая поначалу схватка вовлекала всё новые и новые силы с обеих сторон. Раковский несколько раз ходил в атаку, разок весьма успешно опрокинул французских драгун и хоть немного отвел истомившуюся душу.
Грыз один вопрос: права ли прелестная гостья? Пусть в конечном итоге она обещает победу, однако оставить на поругание Москву, город сорока сороков храмов, второй по величине в Империи, пусть не столицу, но всё же…
Но отступали же! Даже после соединения армий. Пусть вынужденно, только разве от этого легче?
Затем Раковский неизбежно вспоминал о вступлении в Париж и говорил себе: ничего, ради победы можно пойти на всё. Главное, знать, что победа будет.
– Ничего. По всему видно, генеральная баталия уже скоро, – повторил сухощавый Вадбольский и пришпорил коня.
Скоро. Где же это Бородино?
И как там поживает колдунья? Судьба каждого воина в руце Божьей. Доведись положить живот на поле чести, и что будет с ней? Совсем одна, без средств к существованию… Надо бы помочь. Только как? Придумать бы что-нибудь, да времени нет…
Половицы местами поскрипывали. Дом был старый, хотя никакой ветхости не чувствовалось. Старый ровно в той степени, чтобы осознавать его в качестве родового гнезда. Юлия невольно пожалела, что в ее жизни на подобное могла тянуть разве что дача. Всегда казавшаяся довольно большой, и вдруг в сравнении представшая не домом, а домиком. Заурядным флигелем, наподобие разместившегося здесь слева от основного поместья.
Но что-то в такой неспешной жизни все-таки было. Еще бы большой шкаф, набитый книгами, да возможность выбираться на дружеские встречи! Пусть никаких друзей и подруг в здешнем времени пока не имелось, только всё время оставаться одной для энергичной девушки было тяжело. Верховая езда, начавшиеся занятия по стрельбе из неудобного пистолета и фехтованию – смогла уговорить Архипа, что сейчас война, и вдруг какой-нибудь заблудившийся французский отряд нагрянет в усадьбу!
Освобождать Саню не понадобилось, однако чем еще заниматься в чужом времени? Рукоделием? Не смешите меня!
Иногда приходил местный поп. Юлия была неверующей, однако сообразила: в богословские диспуты лучше не вступать. Как и не афишировать свою национальность, раз существует черта оседлости. Пришлось прикинуться католичкой. Вспомнить, как правильно креститься, девушка не смогла, невозможно вспомнить то, что никогда не знала, да это, к счастью, и не требовалось. Иная конфессия, никакой нужды просить благословения или бормотать неведомые молитвы. Не так тяжело выслушать священника с его уговорами о переходе в православие. Делать особо нечего, да и интересно соприкоснуться с другой стороной жизни. Говорит вежливо, убежденно, только всё равно не убедит.