Шрифт:
СРЕДСТВО ОТ ДАВЛЕНИЯ
Космический гость жил некоторое время в крайнем доме, у Свириных. Был он покалечен, сильно страдал, но с врачами или учеными встречаться отказывался, уверял, что пользы это не принесет. Кроме того, подчиняясь своим правилам, полагал, что время для контактов с человечеством еще не наступило.
– И что случится, – отвечал он на настойчивые уговоры старика Свирина, – что случится, если я приду в город и начну всех убеждать, что я есть пришелец с иной планеты? Ни доказательств, ни внешнего вида. Мне суждена жалкая судьба Дмитрия-самозванца.
Дед
К осени пришелец, так и не дождавшись вестей или помощи от собратьев, помер. Похоронили его под именем свиринского племянника. От пришельца остались какие-то склянки, порошки и ломаные схемы, как от транзисторного приемника. Он, бывало, колдовал над ними, но к чему стремился – непонятно.
Дед Свирин, единственный близкий пришельцу человек, разобрал баночки и на некоторые приклеил этикетки, чтобы не перепутать при продолжении опытов. А потом и сам в декабре, под Новый год, скончался. В доме осталась Мария, его вторая жена, грузная добрая женщина, недавно вышедшая на пенсию, ростом и осанкой схожая с императрицей Анной Иоанновной, как ее описывал историк Соловьев. А в комнате направо от сеней жила Аида – ей Свирины сдавали жилплощадь, и Аида, женщина одинокая, озлобленная неудачной личной жизнью, просиживала вечера у телевизора, часто щелкая с программы на программу, чтобы не упустить увлекательной передачи.
Мария Свирина телевизор не жаловала, предпочитала кино, хотя туда ходила редко, мучилась от жестокой гипертонии, вязала носки и шарфы, отсылала их детям от первого брака, живущим в Боровке и Касимове.
В воскресенье с утра Мария с Аидой решили устроить генеральную уборку. Надвигалась Пасха, за ней вплотную Первомай, весна пришла в Великий Гусляр, и ветки вербы, срезанные Аидой у реки, давно уже распушились.
Мария передвигалась по дому медленно, не нагибалась, – вчера докторша прописала постельный режим, грозилась забрать в больницу. Аида быстро носилась по комнатам, взмахивала тряпкой как знаменем, гремела ведрами, пергаментное лицо ее раскраснелось, пошло пятнами, серые гладкие волосы разметались космами, а нос еще более заострился и побелел.
– Мария! – кричала она из сеней. – Здесь валенки твоего старика. Рваные совсем. Выбросим или как?
Мария медленно разворачивалась, проплывала в сени, мяла обмякшие, латаные валенки, чуяла в них родной запах, капала слезами и упрашивала квартирантку:
– Может, в сундук их положим? Пригодятся.
– Куда они пригодятся? Рыбу ловить? – сердилась Аида. – Ты бы рада все барахло в доме беречь. Старик на тот свет не взял, а ты берешь. Я уж с татарином договорилась. Завтра придет, заберет, обещал хорошо за старье заплатить. Вот, гляди, тут и склянки стоят. Я их тоже выкину.
Склянки стояли на полочке, прикрытые сверху газетой.
– Это от гостя остались, – сказала Мария. – Старик с ними колдовал. Может, пригодятся.
– И все тебе пригодится! – кипятилась Аида. – Я их сейчас в мешок...
Мария собрала склянки в подол и отнесла их в комнату. Там осторожно высыпала на стол, покрытый протертой скатертью с осклабившимися
– Какие знания! Какие знания утеряны. Он же все это из подручных средств составлял и очень надеялся, если за ним не прилетят, принести большую пользу людям. А теперь как?
Склянки и коробочки стояли в ряд на столе, армия эта была невзрачная, и трудно было поверить, что в таких оболочках могут скрываться чудесные неземные знания. Старик, правда, кое-что знал. Перед смертью пришелец успел открыться. Вот, к примеру, на этой баночке наклеена бумажка и написано знакомым почерком, как в кроссвордах, разгаданных стариком в «Огоньке»: «Средство от давления».
– Чего в склянках нашла? Ничего не нашла? Давай я их во двор снесу.
– Смотри. Старик мой писал. «Средство от давления».
– Мало чего он писал? Может, это для кошек или для хромых предназначено. Я бы на твоем месте выбросила, и дело с концом.
– Нет, – сказала Мария. – Может, я сама воспользуюсь. Все равно мне от врачей пользы почти никакой.
– Пользуйся, если желаешь, – сказала Аида. – Только книжку сберегательную мне оставь.
– Какую книжку? Нет у меня книжки.
– Может, и нет, но оставь, а то на какие шиши-барыши буду тебе гроб покупать?
Мария подняла медленно свое большое мягкое тело, возвысилась, как гора, над квартиранткой и сказала, хоть тихо, но с угрозой:
– Тебя, Аида, я, во всяком случае, переживу и на гроб тебе не поскуплюсь. И не тебе, божья овца, меня учить.
В последних словах скрывалось неодобрение Марии Аидиной набожностью, смирением, ибо смирение было ложным и зачастую злобным.
– Ой, чего ты говоришь, старуха! – ответила Аида, отступая к двери. – Пей свои порошки, живи, сколько тебе желается, я зла не держу на тебя. Только уволь меня от нареканий. При моем одиночестве и тихой жизни такие слова слушать неприятно.
– И выпью, – сказала Мария. – А ты мне воды принеси. На запивку. Стакан вымой сперва.
– Сделаю, сделаю, – ответила Аида.
Мария снова села на стул, дожидаясь, пока вернется квартирантка, и на душе было горько и скорбно от предчувствий и скрытого раздражения на саму себя. Мария уже знала, что сомнительное лекарство она выпьет, потому что отступать от своих слов при Аиде никак нельзя. Сегодня отступишь, а потом Аида, сильная своим смирением, сядет на шею, загребет власть в доме, а то и сам дом.
Косые лучи солнца пробивались сквозь сережки вербы, ложились узором на старую скатерть и поблескивали на боках склянок. Ломило в затылке, и хотелось прилечь.
– Вот стакан, – сказала Аида. – Я на кухне разбираться буду. Там барахла набралось – страшное дело. Для тараканов раздолье.
Мария дождалась, пока квартирантка выйдет из комнаты, сама взяла из буфета столовую ложку и насыпала ее до половины. Больше сыпать не стала – хоть и доверяла покойнику-мужу, что на банке с ядом не написал бы «средство от давления». Решила, что хватит.