Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Когда надсмотрщику не спалось, я развлекал его разными историями и занятными побасенками. Всегда у меня были наготове шуточки, и, заметив улыбку на его лице, я ликовал. Мне повезло, старания мои не пропали даром; вскоре надсмотрщик уже никому, кроме меня, не разрешал ему прислуживать. Еще и потому он меня отличил, что перед глазами у него был другой галерник, который услужал ему прежде. Этот парень, несмотря на милостивое обхождение, день ото дня тощал и хирел, — просто жаль было смотреть, — хоть жилось ему сытней, чем остальным: надсмотрщик оделял его лакомыми кусочками со своего стола. Но, видно, не в коня был корм; есть, говорят, такие жеребцы, гаэтской породы, — чем больше едят, тем меньше от них толку.
Однажды вечером, когда мы оба
— Ты, Гусман, человек ученый и толковый. Может, объяснишь, почему Фермин прибыл на галеру здоровый и толстый, а как взял я его к себе в услужение и делюсь с ним каждым куском, он только чахнет.
Я сказал:
— Чтобы ответить на ваш вопрос, сеньор, придется рассказать другой похожий случай, происшедший с одним новообращенным христианином, человеком богатым, уважаемым, но чуточку мнительным. Проживал он в своем поместье, наслаждаясь изобилием и роскошью, был весел и доволен судьбой, как вдруг рядом с ним поселился инквизитор, и от одного этого соседства бедняга вскорости так спал с тела, что стал похож на скелет. Оба сии случая я поясню вам одним истинным происшествием, суть коего в следующем.
У Мулея Альмансора [175] , короля Гранады, был весьма любимый им вельможа, алькайд Буферис, каковой благоразумием, честностью и усердием, а также многими иными достоинствами по праву снискал высокую сию честь. Король так любил Буфериса и так доверял ему, что не было трудного дела, которое верный слуга не взялся бы совершить в угоду государю. И так как людям, монаршьей милости удостоенным, всегда сопутствует зависть недостойных, нашелся царедворец, который, слыша, как Буферис уверяет короля в своей безграничной преданности, сказал: «Государь, если хочешь убедиться, что усердие твоего алькайда отнюдь не столь велико, как ты полагаешь, испытай его в каком-либо поистине трудном деле; лишь тогда сможешь ты судить, так ли он любит тебя, как утверждает».
175
Мулей Альмансор (прозвище Мухаммеда-ибн-Абу-Амира; Мулей — мой господин, Альмансор — победитель (арабск.); 939—1001) — знаменитый полководец, с чьей деятельностью связан период наивысшего расцвета кордовского халифата. Долгое время правил государством от имени халифа.
Обрадовавшись совету, король сказал: «Прекрасно, я задам ему задачу не только трудную, но попросту невозможную». И, позвав Буфериса, молвил: «Алькайд, я намерен возложить на вас дело, которое вам надлежит исполнить под страхом моей немилости. Даю вам доброго жирного барана, возьмите его, кормите досыта и даже больше, если захочет, а через месяц верните мне его тощим».
Бедняга мавр, чьим единственным желанием было угодить повелителю, почти не надеялся решить столь неслыханную задачу, однако не пал духом и, взяв барана, велел отвести его к себе домой, как было наказано. Стал он думать, как исполнить волю короля, и размышлял до тех пор, пока не нашел естественный и простой выход.
Он велел сколотить из прочных брусьев две клетки одинакового размера и, поставив их рядом, в одну поместил барана, а в другую волка. Барану задавали положенный корм полностью, а волка кормили так скудно, что он, вечно голодный, то и дело просовывал лапу меж брусьев, пытаясь добраться до барана, вытащить его из клетки и сожрать.
И хотя баран съедал все, что ему давали, он был так напуган соседством своего врага, что корм не шел ему впрок: баран не то что не разжирел, но стал кожа да кости. В таком виде алькайд и возвратил его королю, в точности выполнив приказ, и остался по-прежнему в почете и милости.
История сия поясняет, почему Фермин отощал, несмотря на ласковое обхождение: он так трепещет пред вашей милостью, боясь не угодить, что страх мешает ему жиреть.
Надсмотрщик
Я научился вязать чулки и мастерить обманные кости — с большим или меньшим числом очков, с двумя единицами или шестерками, — какие в ходу у мошенников. Еще я изготовлял пуговицы из конского волоса, обтянутые шелком, и весьма изящные разноцветные зубочистки с резьбой и позолотой, — один я умел их делать столь искусно.
И вот, когда стрелка весов уже склонялась в мою сторону, наша галера направилась в Кадис за грузом мачт, рей, смолы, сала и прочего. В это плавание мне впервые довелось трудиться по-настоящему. Как любимчика меня не понуждали делать то, чего я не хотел, но труд гребца поначалу казался мне не слишком тяжким. Если бы галера наша кого-нибудь преследовала или спасалась бегством, пришлось бы налегать на весла, а при переездах из одного порта в другой не спешат, гребут помаленьку, будто для забавы, и плеть не гуляет по спинам. Вот я и взялся за весло из одного желания испытать, что это за штука.
Но как поплыли мы обратно, погрузив мачты и реи, грести стало куда тяжелей; я изрядно взмок и утомился, так как не хотел отстать от других и, бросив дело, за которое взялся по собственной охоте, дать повод для насмешек. И вот, когда мы к ночи стали на якорь, я, лишь только улегся мой хозяин, свалился как сноп и вмиг заснул. Это не укрылось от моих товарищей, потому что захрапел я, как кабан, чего раньше за мной не водилось.
Первым услышал мой храп тот самый негодяй с нашей скамьи, ближайший мой сосед; шепотом окликнув своего закадычного дружка, он открыл ему свое намерение и сказал, что теперь самый удобный случай обобрать меня. Они обо всем договорились — как стащить мои денежки да как поделить; затея наверняка удалась бы, не будь у меня брата алькальда [176] . Без труда они завладели деньгами и, воспользовавшись мраком и тем, что никто их не слышит, на первых порах основали общий банк, не сомневаясь, что добыча останется у них, если будут держаться твердо.
176
…не будь у меня брата алькальда. — См. поговорку, приведенную в части первой, гл. I.
Наутро, когда все проснулись, поднялся и я, с тяжелой головой, да с легким карманом. Пощупал — денег нет! Как тяжко было мне лишиться этой приятной тяжести на сердце, с которой я так свыкся! Что делать? Смолчать — деньги пропащие, сказать — их у меня отымут. Так или иначе, денег мне не видать, рассудил я, и сказал себе: «От того, кто их взял, мне, разумеется, нечего ждать благодарности. Так пусть лучше достанутся тому, кто, быть может, за них отблагодарит меня и накажет злодея; ежели и не будет мне с того выгоды, по крайности вору придется солоно».
Когда встал надсмотрщик, я, подавая платье, поведал ему о своей беде, сказав, что часть этих денег вывез из Севильи, часть же выручил за одежду, полученную на галере, и берег на свои нужды и чтобы пустить в оборот. Не забыл и потайной кармашек показать, где они были у меня зашиты; там еще оставалась вмятина, как в логове зайца, который только что поднялся.
Надсмотрщик счел мои слова вполне правдоподобными — ведь он благоволил ко мне; выслушав жалобу, он распорядился подвергнуть экзекуции гребцов с двух передних и с шести задних скамей. Явился помощник альгвасила, велел им поднять руки вверх и всыпал каждому пятьдесят ударов, да таких, что лоскутья кожи к веревке прилипали.