Гувернантка с секретом
Шрифт:
Он снова поднял взгляд на меня, и я уже понимала, зачем он мне это рассказал. Но не знала, хочу ли я влезать в это дело – справлюсь ли.
– Полесовы подыскивают гувернантку. Глава семьи – человек тщеславный, недалекого ума, ему польстит, что на место претендует аж выпускница Смольного. И легенду твою, разумеется, мы проработаем, чтобы не возникло подозрений.
– Нет, постойте… Сорокин ведь наверняка узнает меня по фамилии! Ведь он работал с моим отцом…
Дядя поспешно качнул головой:
– Он знал его как Габриэля Клермон, француза. И он понятия не имеет, что у того была дочь. Он не узнает тебя, Лиди, девочка.
* * *
Первые дни, как поселилась у Полесовых, я чувствовала себя настоящей шпионкой – почти как в приключенческих романах. Миссия моя мне казалась крайне важной, а саму себя я мнила едва ли не последней надеждой российской разведки. Особенно ярко я это чувствовала, когда шла на встречу с Марго, которая осуществляла мою связь с Платоном Алексеевичем. Первые разы я ездила к ней исключительно с лицом, закрытым вуалью, по три раза меняла извозчика и, как умела, путала следы.
Это потом пришло понимание, что шанс, будто Сорокин через столько лет действительно захочет связаться с дочерью, совершенно его непомнящей и не знающей даже в лицо, не просто небольшой – он мизерный. Ничтожный. Что дядя лишь подстраховался с помощью меня на самый-самый крайний случай, который едва ли когда-то наступит. А может быть и вовсе выдумал для меня это развлечение, чтобы я просто почувствовала себя нужной. Увы, но никакая я не шпионка, а самая заурядная гувернантка. Дрянная к тому же…
Вуали были спрятаны подальше, извозчики, бывало, возили меня от парадной дома на Пречистенке до самого Столешникова переулка, а Марго я больше воспринимала как подругу, нежели как связную.
Да и сама Елена Сергеевна Щербинина-Полесова, которая прежде виделась мне эдакой копией коварного Сорокина, оказалась настолько далекой от политики и каких бы то ни было интриг, что я каждый раз чувствовала себя последней дрянью и предательницей, когда тайком рассматривала имена адресатов на ее почте.
Глава четвертая
В семь часов, к ужину, в дом Полесовых приехал старинный друг семьи – граф Афанасий Никитич Курбатов с внуком. Курбатовы и так навещали нас не менее двух раз в неделю, но сегодня их ждали обязательно. Дело в том, что в будущий вторник состоится день памяти Сергея Васильевича Щербинина – отца хозяйки дома, героя Кавказской войны и блестящего дипломата. Так привыкли думать в этой семье, и я почти не испытывала уже по этому поводу эмоций. Лишь иногда задумываясь, почему одним суждено считаться героями и посмертно, а другим покоиться в безымянной могиле в чужой стране.
Каждый год в день тезоименитства Щербинина Полесовы устраивали званый вечер, на который съезжались друзья по академии Генштаба, где тот когда-то учился, друзья по службе в дипкорпусе, боевые товарищи – официальный послужной список Сорокина был достаточно длинен. Одним из таких друзей по службе и был граф Курбатов – он поддерживал семью Полесовых финансово и фактически на его средства организовывались эти званые вечера.
Да, кстати, Афанасий Никитич является первым и самым главным моим подозреваемым. Мне показалась очень странной его задушевная дружба с Еленой Сергеевной – они слишком много времени проводили вместе, гуляли наедине, встречались где-то за пределами дома, часто переписывались и вообще вели себя как лучшие друзья. И я предположила: не могло ли случиться так, что Щербинин-Сорокин после того, как исчез в 1874 во Франции – стал выдавать себя за Курбатова? Если исследовать биографию графа, то можно отметить, что в юности, едва окончив академию, он был направлен в посольство в Лондоне. Вскоре он женился там на англичанке, но жена его умерла в родах, а новорожденного сына увезли родственники в Россию. В Лондоне Курбатов пребывал именно до 1874 года. Совпадение? К моменту его возвращения в Россию уж не осталось людей, которые помнили бы его прежнего: взрослый теперь сын с невесткою постоянно путешествовали, не думая возвращаться на родину, старинные друзья помнили его совсем юным курсантом, а из всех родственников остался один только внук.
То есть, чисто теоретически, ничего не мешало Сорокину встретиться с Курбатовым в Лондоне в 1874, ликвидировать его и вернуться в Россию уже под его, Курбатова, именем.
Но сейчас мы с графом и Еленой Сергеевной просто сидели в гостиной и играли в преферанс, наслаждаясь вечером – собеседником граф был исключительно приятным.
– Нет, Еленочка, я вам говорю, что на Кушке была не просто очередная стычка между русскими и афганцами… – очень по-домашнему делился мыслями Афанасий Никитич, – англичане теперь знают, что мы ни пяди земли русской не отдадим, и что полководцев их хваленых разделаем по орех, ежели понадобится. – Курбатов ткнул пальцем все в ту же пресловутую статью в «Телеграфе»: более шестисот погибших афганцев против сорока раненых русских! Это надо ж! Притом, что афганцы превосходили нас по численности: их – четыре тысячи душ при восьми боевых орудиях, а наших – две тысячи. Думаете, простят нам англичане такое унижение? Не-е-т! Будет война с англичанами – помяните мое слово, Еленочка, будет…
Курбатов являл собою высокого, статного и довольно привлекательного мужчину, хоть и было ему уже за шестьдесят. Выправку имел военную, даром, что в армии никогда не служил – по данным Платона Алексеевича, по крайней мере. Движения его всегда были ловкими, а ум острым.
– А я все же надеюсь, Афанасий Никитич, что не будет, – возразила ему с крайне озабоченным видом Елена Сергеевна. – Потому как нет на свете ничего хуже войны – должны же дипломаты наши взять это в разумение. Уж лучше худой мир.
– Ежели дипломаты понимали бы это, то войн и вовсе не случалось бы, – мягко и доходчиво пытался настоять на своем Курбатов, однако, он явно пасовал перед обезоруживающей искренностью Полесовой.
– А я все ж таки надеюсь… – еще тише и мягче повторила та.
Елена Сергеевна приняла новость о возможной войне с англичанами очень близко к сердцу. Хворала, не вставая с постели до самого ужина, и даже сейчас поминутно вздыхала и прикладывала подрагивающую руку к губам. В этом была вся Елена Сергеевна. Право, более доброго, ранимого и чувствительно сердца я не знала.
Это была дама тридцати шести лет – темноволосая, несколько расплывшаяся в талии, с сеточкой едва заметных морщин возле глаз и легкой, притаившейся на губах улыбкой. Улыбка эта всегда казалась столь теплой и искренней, будто каждый собеседник Елены Сергеевны был самым дорогим ее человеком. Ей хотелось улыбаться в ответ и немедленно завести с нею дружбу.
– Глаза у вас, Еленочка, как у рафаэлевской Мадонны… – сказал вдруг Курбатов совершенно некстати, поймал руку Полесовой и поцеловал. – Как же похожи вы на вашу маменьку.