Гвардия принцессы. Трилогия «Материализация легенды». Том 3
Шрифт:
– А кто мой суженый-ряженый? Можешь сказать? Или это тоже скрыто в тумане?
– Да нет, ничего для меня не скрыто, – твой суженый-ряженый только твоего выбора ждет. Он рядом и далеко одновременно. И ты от него близко и далеко разом со своими недругами. Только недруги тебе дороже сейчас, чем ближний свет твоих очей. Не то ты бережешь, не тех слушаешь, не ко времени бежишь по не благодатному пути.
– Так куда же мне бежать? К кому склониться? Что делать?
– А зачем бежать? Зачем страдать? Ты остановись, перестань суетиться. Тебе не надо склоняться, – ты и так по жизни склоненная. У тебя всё будет, – тебе только надо встать, распрямить стать твою прекрасную и согласиться со своим суженым-ряженым. Ведь ты не хочешь его видеть, – ты в упор его и не видишь. А он стеснителен, застенчив, добр, – и к тебе добрым будет всегда.
– Как встать? Куда встать? Куда смотреть?
– Ты много вопросов задаешь, Красавица, – тебе дело делать надо, а не вопросами себя мучить.
– Не хочу я перемен, цыганка. Не хочу.
– А от тебя, милая, ничего и не зависит. Будут перемены, обязательно будут. Ты только путь свой выбери, куда и с кем пойдешь, – а перемены сами тебя найдут. Путь тебе новый предстоит. Дальняя дорога тебя ждет, очень дальняя.
– Много брешешь, цыганка. С пути меня сбиваешь. Смуту во мне сеешь.
– Не смута это, Лейла. Правда, это, Красавица.
– Имя мое, откуда знаешь, цыганка? Кто послал тебя?
– А на лице твоем имя написано. На судьбе твоей посланник твой написан. А я ни ему, ни тебе не служу, и никому служить не буду. Хочешь, на картах, хочешь, на костях кину, больше скажу. Ты только ручку позолоти мне, – я и о детках твоих правду открою, и об упокоенных прошлое расскажу.
– Нет у меня упокоенных. Брешешь ты.
– А батюшка твой разве жив? Матери твоей долгие лета желаю, а за батюшку твоего грусть-тоска горькая тебя съедает. И за младенца, убиенного в утробе ты скорбишь, – разве не так?
– Пошла вон, цыганка! Ничего больше не говори, – и так наплела с целый короб…
– Правду сказала, милая. Правду. Ты приходи, когда поймешь, что правду говорю, приходи. И не гони меня, – сама уйду. Не навсегда уйду, – на время уйду. Ты подумай, подумай. Я близко буду, – только позови, и я приду. Ждать тебя буду, милая, ждать буду… Как суженый-ряженый твой ждет, так и я ждать буду… Позолоти мне ручку на прощание, – всё ждать легче тебя будет… Спасибо милая, спасибо! Пусть щедрость твоя озарит тебе твой путь ярким светом его души. Пусть постель твою согреет горячим дыханием и телом его. Пусть…
– Молчи, цыганка! Хватит! Уходи…
– Запомни, Красавица, любовь нельзя оставлять на потом, иначе она может пролететь мимо. Люби сегодня, – а остальное можно делать в старости…
Олег + Саша. 001. Старый мир.
– А почему «Слива»?
– А почему «Гендос»?
Детская память не сохранила в памяти причины возникновения их детских кличек. «Слива» – потому, что в первом классе во время знакомства Саша держал в руке кулек со сливами, а т.к. в классе чуть не половина мальчиков была Сашками, его для уточнения назвали почти сразу «Слива», да так и осталось это навсегда.
С «Гендосом» было и проще, и сложнее. Еще до школы во дворе толстого и неповоротливого Олега назвали «Паровоз», потом обидно старались дразнить «Гендос-Паровоз», но выговаривать каждый раз такое длинное словосочетание было влом, и осталось только «Гендос», – коротко, обидно и доходчиво. Кличек было за время детства и за школьные годы большое множество, но именно эта кличка осталась, как выяснилось, только в памяти Саши.
Длительно живущие детские клички стали радиопозывными. И это было удобно. Во-первых, на случай опознания противником, связать клички с реальными именами было невозможно. Во-вторых, они уже и так полжизни на них откликались, потому, когда в треске и шипении радиоэфира звучит старый детский позывной, то идентифицируешь его и откликаешься быстрее.
Вот и сейчас, Олег и Саша полулежали на теплых обломках скал, грелись на утреннем солнце и смотрели в небо.
– А почему же «Слива»?
– А почему же «Гендос»?
Странно сложились их жизни. Родились они на закате «холодной войны», во время боев в дружественном Афганистане. Закончили вузы, – благодаря финансовой помощи и моральной поддержке родителей, – и собственной трудоспособности. Но заканчивать школу пришлось в годы тяжелого экономического кризиса, становления и разгула в стране «дикой» неорганизованной и зарождения организованной преступности. Расти и мужать в годы массовой ломки стереотипов огромного народа и тотальной безработицы. Приобретать общественное и социальное сознание на заре зарождения компьютерной среды и социальных сетей. Искать друг друга уже тоже пришлось не по письмам в адресные столы, а по еще не защищенным базам данных: в те веселые для них и страшные для их родителей годы, обновленные городские справочники только ленивые покупали на контрафактных дисках на рынке, а продвинутые юзеры брали бесплатно в сетях. И не только телефонные справочники. В сетях лежали базы паспортных столов, МВД, КГБ, других силовых и информационных организаций разной степени закрытости.
Но, не зная друг о друге после школы почти ничего, они всё же нашли друг друга.
– Сань! А ты помнишь… – Олег! А ты знал?… – так началась их первая после долгих лет расставания встреча. Они сидели в старом, еще с советских времен, подвальчике за кувшином прохладного полусладкого натурального вина и вспоминали свои детские приключения, свой класс, поврежденный пиджак, «взорванный» кинескоп, «Корвалол»… Они вспоминали своих одноклассников, рассказывали друг другу о своих студенческих годах, родителях, планах на будущее… В темном подвальчике не было окон, – только извитая резкими поворотами лесенка и дверь на улицу. И они не замечали, как день подошел к концу, наступил вечер, потом ночь… Не заметили группу завсегдатаев подвальчика, которым были нужны новые приключения и острые ощущения, – а потому странная парочка в углу забегаловки привлекла их внимание. «Привет, гомики!» – прозвучало за спиной старых друзей. Высокий рослый Слива и могучий Гендос обернулись, но их тяжелый взгляд никто не заметил, или не захотели заметить. «Слива, справа. – Гендос, дальнего». И только тогда, когда тяжелые табуреты, наконец-то, перестали самостоятельно передвигаться по воздуху между опрокинутыми еще более тяжелыми столами, из-под прилавка вылез продавец вина и сказал, что выпитое ими вино – за счет заведения. Потому в кабачок вошли Слава и Олег, а вышли впервые по своему собственному осознанному решению Слива и Гендос. Четыре слова («Слива, справа. – Гендос, дальнего») определили многое на последующие годы. И подтвердили детскую дружбу.
Конец ознакомительного фрагмента.