Гвоздь программы
Шрифт:
Бестолковое предложение! А то я не знаю Пенса — умирать будет, а промолчит. Не любит Пенс на других свои проблемы вешать, и никто его переубедить не может. Даже я — а уж мне-то Пенс верит.
Мы с ним дружим с самого детства. Так уж сложилось, что я его всегда защищала, потому что Пенс моложе меня на три года. Мне двадцать три, а ему двадцать. Сейчас наша разница в возрасте не бросается в глаза, а тогда он был маленький смешной парнишка с грустными глазами, как у олененка Бемби. Я же всегда была дикой и необузданной девицей. Папа называл меня «Валькирией», потому что, когда я неслась по двору с
Так что сейчас Пенс молчал, а я прикидывала в уме, тренируясь для будущей работы, откуда, собственно, могли свалиться на бедную Пенсову голову неприятности. То, что они серьезные, я не сомневалась — Пенс не тот человек, чтобы по пустякам так озадачиваться.
Я не заметила, как стемнело. Все мои логические рассуждения ни к чему не привели, а завтрашний день должен был стать моим первым рабочим днем.
— Пенс, ты вредный, — наконец возмутилась я. — Неужели ты не хочешь, чтобы я помогла тебе?
— Ты не сможешь, — отрезал он.
— Ну конечно, — усмехнулась я. — Что же у тебя за проблемы такие, что никто их не может решить?
— Проблемы моей собственной глупости, — еле слышно выговорил Пенс и опять надолго замолчал, давая понять мне, что мое дальнейшее вторжение в его жизнь он посчитает бестактным и неуместным.
— Ну ладно, — вздохнула я. — Время уже позднее. Мне пора.
Я встала. Надежда, что Пенс одумается и расскажет мне о своей беде, меня не оставляла, но он только кивнул, не отводя взгляда от «Судзуки».
— Пенс, ты что, прощаещься с ним, что ли? — вскипела я. — В конце концов, завтра я выхожу на работу и бог знает когда смогу к тебе прийти, а ты не отводишь влюбленного взора от своего коняги! Есть у тебя в душе хоть что-то святое?
Пенс рассеянно посмотрел в мою сторону и пожал плечами.
Если бы я тогда была повнимательнее, я бы поняла, что он действительно прощался со своим железным приятелем. Но — увы! Моя голова была занята целиком предстоящей работой, приключениями и подсчетом будущих огромных, по моим понятиям, денег.
Поэтому я обиделась на его невнимание и вышла из гаража.
Улица встретила меня еще не остывшим от дневной жары воздухом.
Где-то в половине третьего ночи на город все-таки опустится прохлада, но сейчас, к сожалению, темнота еще не обещала облегчения.
Я ненавижу лето. Не знаю, что в нем может быть хорошего — разве что обилие зелени, которая, впрочем, быстро чахнет под немилосердно раскаленными лучами солнца. Последнее время жара в тридцать пять — сорок градусов, увы, стала для наших краев нормальным явлением, и мне невмоготу находиться летом в «средней полосе». Хочется куда-нибудь в Антарктиду, ей-богу.
Но это кому что нравится. Я люблю осень и весну.
В общем, выйдя на улицу из душного гаража, я не заметила особенной разницы. От асфальта шел жар, и воздух напоминал мне раскаленное пекло.
Возле моего дома примостился пивной ларек, у которого толпились страждущие. Я прошла мимо них, задрав голову, и убедилась, что в наших окнах горит свет, значит, мама дома.
Окна были открыты, мама пыталась впустить свежий воздух, хотя я убеждена, что в нашем городе свежего воздуха так мало, что скоро его начнут продавать унциями или гранами в аптеке.
Впереди маячила возможность принять прохладный душ, и это было самой радостной мыслью.
Поэтому я собрала последние силы и стремглав взлетела на четвертый этаж.
Тарантул пытался снова подползти к Димке, схватить его своими мохнатыми щупальцами.
— Господи… — прошептала Лиза одними губами. — Господи, защити его!
Тарантул двигался неуверенно, шаткие длинные его ножки топали по маленькому Димкиному телу. Лиза отмахнулась.
Где-то раздавался мерный стук, как будто в соседней комнате рушили стену.
Лизе было так страшно, что холодный, липкий пот начал струиться по ее коже, и она закричала:
— Господи, да огради же нас от этой ужасной твари!
Темный мир завертелся и лопнул, разрываясь на мелкие разноцветные шары.
Она проснулась оттого, что Виктор тряс ее за плечо.
— Лиза, что с тобой? Опять?
Она бессмысленно таращилась в темноту, и, когда поняла, что отныне даже в снах Димка будет приходить только вместе с тарантулом, унесшим его, она заплакала.
Не было в этих слезах облегчения, потому что сердце ее пожирала жажда мести. Где-то под этим жарким солнцем и голубым небом, в мире, где для ее Димки больше нет места, продолжает жить виновник его смерти. Виновник ее мук. Виновник… Он пьет вино, веселится, смеется — а Димкино хрупкое тельце в этот момент подвергается могильному тлению…
Она могла бы справиться с болью, уничтожающей ее. Но с этой яростью, которая не имела выхода, — о, с этим Лизе было не совладать! Не помогали ни увещевания, ни молитвы, ни самовнушение.
Ясно и четко она видела огромного, мохнатого, ядовитого тарантула, уносящего от нее в своих жадных лапах драгоценное тельце ее маленького сына.
Глава 2
Я проснулась от легкого ветерка, коснувшегося моей щеки. День еще не наступил окончательно, в комнате господствовал полумрак. Потянувшись, я с удивлением обнаружила, что спать мне совсем не хочется, напротив — весь мой организм наполнился энергией, а я ощущала небывалый интерес к жизни.
Вскочив, я вылетела на кухню и поставила чайник. Подпевая незатейливой мелодии, льющейся из приемника, умылась и посмотрела на часы.
Была половина шестого утра. На улицах еще царила тишина, утренний воздух был свеж, а поэтому я охотно подставила свое лицо первым лучам солнца.
— Ну, здравствуй, солнышко, — поздоровалась я с ним. — Ты уж сегодня не пеки нещадно мою бедную голову…
— Неужели моя дочь на кухне появилась, — услышала я за спиной голос мамы. — Что заставило мою драгоценную девочку подняться в такую рань?