Гвозди (журнальная версия)
Шрифт:
Вечером к Зине пришли гости: две ее бывшие одноклассницы, какой-то парень с завода и курсант из пехотного училища Сережа Казанчук.
Все смотрели на лампочку-уголек и хвалили Костика. А Зинка подхватила его, посадила на колени и весело сказала:
— Он у нас изобретатель. Недавно хотел бомбу придумать. Немножко не получилось, а то бы всем фашистам сразу капут. Верно, Костик?
— Да ладно, хватит языком чесать, — проворчал Костик и слез с колен.
Все засмеялись, только Казанчук не засмеялся.
— Ничего смешного. Человек для фронта старался.
И все тоже сделались серьезными. Может быть, стало неловко перед Костиком, а может быть, вспомнили, что скоро Сережа Казанчук уезжает на фронт…
На следующий день в клубе железнодорожников состоялся новогодний утренник. Его устраивал для детей фронтовиков женский совет военкомата (сокращенно — «женсовет»). Костик на утренник не пошел: прохудились валенки. А мама пошла. Она состояла в женсовете и должна была встречать ребят в клубе.
Вернулась мама под вечер. Принесла Костику подарок: бумажный кулек со слипшимися карамельками, тремя пряниками и горсточкой печенья. Точнее говоря, она принесла два кулька, и Костик ревниво спросил:
— А этот кому? Зинке?
— Что ты, — сказала мама. — Она же большая. Это для Володи. Ну, ты знаешь, тот мальчик-ленинградец. Он болеет, и меня попросили передать подарок. Отнесешь ему?
— Угу, — сказал Костик.
Володя жил в соседнем большом доме на третьем этаже. Костик знал, что в шестой квартире, но никогда там не бывал. Интересно, есть ли у Володи елка; правда ли, что у него на столе стоит самодельный крейсер — маленький, но как настоящий; и действительно ли висит на стене портрет Володиного отца, морского летчика? Про крейсер и портрет рассказывал Борька, он к Володе несколько раз приходил.
Костик запахнул пальтишко, промчался через двор, затопал вверх по лестнице и, наконец, постучал в обитую клеенкой дверь.
Долго не открывали. Тускло горела у потолка лампочка, пахло керосином, и холодно было, как на улице. Костик потоптался и постучал снова. Тут дверь открылась.
Ее отворила высокая женщина со строгим лицом, с шерстяным платком на плечах.
— Ты к кому, мальчик?
— Володя дома? — спросил Костик, слегка оробев: женщина походила на учительницу.
— Ты пришел поиграть? К Володе сейчас нельзя, он болеет.
— Я не играть. Я вот… — Костик протянул кулек.
— Что это?
— Подарок. От военкомата.
— А-а… — Женщина чуть улыбнулась. — Спасибо.
— Пожалуйста, — сказал Костик и почему-то слегка обиделся. — До свиданья.
— Подожди. Тебя, кажется, зовут Костя?
Приходи к нам как-нибудь потом. Может быть, Володе станет лучше. Хорошо?
— Приду, — сказал Костик и сразу перестал обижаться. — Он поправится, и я приду.
Но Володя не поправился. В марте он умер.
Двор притих.
Вообще-то смерть была не в новинку, но люди умирали где-то далеко, от осколков и пуль, а сюда только приходили по почте серые бумажки с напечатанными буквами. И каждый раз сквозь горе пробивалась крохотная надежда: вдруг это ошибка?
А сейчас — никакой надежды…
Володя был такой же, как все мальчишки. Ему бы сейчас кораблики мастерить и радоваться близким каникулам. Он же не какой-нибудь старик. И не солдат. При чем же здесь смерть?
— Почему он умер? — спросил Костик у Борьки. Борька не ответил. Они стояли на крыльце, и Борька хмуро смотрел, как две женщины в ватниках вносят в подъезд большого дома красный гроб. Этот гроб привезли на телеге, и маленькая брюхатая лошадь терпеливо ждала у ворот, когда люди управятся со своим непонятным делом.
Костик не хотел смотреть на гроб. Он стал смотреть на свои разбитые, дырявые ботинки. И настойчиво повторил:
— Почему он умер?
— Не смог поправиться, вот и умер, — неохотно сказал Борька.
— А какая у него болезнь?
— Я ведь не врач, откуда я знаю. Что-то отбило, наверно, у него внутри, когда с крыши сбросило…
— С крыши?
— Ты, что ли, ничего не знаешь? — с досадливым удивлением спросил Борька. — Его в Ленинграде сбросило с крыши взрывной волной, когда он зажигалки тушил.
Костику почему-то представилось, как фашисты в касках со свастиками скрытно ползают по ленинградским чердакам и рассовывают по углам зажигалки с горящими фитилями. Зажигалки такие же, как у курсанта Казанчука, который смастерил ее из трофейного немецкого патрона… А Володя пробирается следом за врагами и задувает огоньки.
Но, конечно, все это не так… И Костик спросил:
— Какие это зажигалки?
— Ну, лопух, — беззлобно сказал Борька. — Неужели не знаешь? Которые немцы сбрасывают с самолетов, чтобы дома поджигать.
— Так бы и говорил, что зажигательные бомбы, — ловко вывернулся Костик.
Но Борька не ответил.
Костик думал о Володе.
«Значит, он не просто так умер. Он погиб из-за бомбы, когда тушил зажигалки. Его фашисты убили. Он — как солдат…»
— Говорят, он целых сто зажигалок потушил. А может, больше, — вдруг сказал Борька. И прозвучала в его голосе гордость. Будто и сам Борька гасил зажигалки. Будто он такой же, как Володя. Ну, а разве нет? Зажигательных бомб он не тушил, но зато делал корпуса для мин, и, может быть, уже не один гитлеровский танк вздрогнул и осел в дыму, напоровшись на Борькин ящик со взрывчаткой.