Гюнтер Грасс
Шрифт:
Подать сигнал SOS не удалось, поскольку судовая радиостанция вышла из строя. И лишь эсминец «Лёве» сигналил в эфир: «“Густлофф” тонет после трех торпедных попаданий!» «Лайнер стал погружаться носом, одновременно заваливаясь на левый борт».
Для родственников погибших или немногих уцелевших, писал автор, три торпеды, выпущенные с подлодки Маринеско, — орудие убийства. А для советских моряков потопленный корабль был набит фашистами, напавшими на их родину и оставлявшими за собой при отступлении выжженную землю…
Рассказчик размышляет: «Упущения мстили за себя. Почему не были заранее подготовлены к спуску спасательные шлюпки, которых и без того не хватало? Почему не проводились регулярные противообледенительные работы?
С капитанского мостика отдали приказ оттеснить толпу на застекленную нижнюю палубу, закрыть там двери и выставить охрану. В результате в эту замкнутую «стеклянную витрину» набилось более тысячи человек… Стариков и детей, по словам рассказчика, затаптывали насмерть на широких лестницах и узких трапах. Каждый думал только о себе. Люди не подчинялись команде: «В шлюпки — только женщины и дети!» — в результате чего спаслись преимущественно мужчины.
Командование лайнера тоже думало только о себе. Люди летели в ледяную воду по скользким поверхностям и гибли от переохлаждения. Ужаснее всего был вид качавшихся на воде мертвых детей в громоздких жилетах. Зато офицер высокого ранга вывел свою жену на кормовую верхнюю палубу и сумел спустить мотобот. «При спуске вниз запертые за бронированным стеклом прогулочной палубы женщины и дети увидели практически пустой бот, а спускавшаяся пара на миг разглядела за стеклом эту человеческую массу».
Это центральный стержень действия, вокруг которого существует еще несколько «кругов» или «рамок». Известно высказывание Гёте, сделанное в беседе с Эккерманом (кое-кто приписывает это высказывание Генриху Клейсту), что главное в новелле — это некое «неслыханное происшествие». История знает немало таких «неслыханных происшествий», в том числе морских катастроф, например историю «Титаника».
Тема кораблекрушений — вообще давний топос литературы. Не обращаясь к более ранним временам, вспомним хотя бы «Робинзона Крузо» или «Детей капитана Гранта» и «Таинственный остров». Но в XX веке, если не считать трагические времена двух мировых войн, как самая трагическая воспринимается история «Титаника». Есть кстати, некоторые совпадения с «Вильгельмом Густлоффом» — низкая температура за бортом и нехватка спасательных шлюпок.
Но новелла Грасса прячет за главным «неслыханным происшествием» — гибелью огромного количества людей, не сумевших спастись с тонущего корабля, — еще не одну «неслыханную историю». Итак, второй пласт, или круг действия — это история семьи рассказчика, некоего Пауля Покрифке, которого угораздило родиться как раз в тот момент, когда затонул «Вильгельм Густлофф». Его беременную восемнадцатилетнюю мать, уже лежавшую в схватках, спасли матросы, перетащив на эсминец «Лёве», где сразу же появился на свет новорожденный Пауль.
Тулла (она же Урсула) Покрифке встречается нам и в повести «Кошки-мышки», и в романе «Собачьи годы». У Пауля и его матери отношения не самые теплые. Позволяя разгуляться своей фантазии, рассказчик воображает себе, как было бы замечательно, если бы он оказался не сыном Туллы, а младенцем-найденышем — а был и такой на «Густлоффе». В спущенной на воду шлюпке, рядом с трупами женщины и девочки-подростка, нашли шерстяной плед, превратившийся в ледяной ком, а когда его размотали, обнаружился ребенок,
«Вот чего бы мне хотелось, — признается рассказчик, — чтобы родился я не в тот фатальный день 30 января, а в конце февраля или начале марта сорок четвертого года, в каком-нибудь захолустном уголке Восточной Пруссии, мать — Безымянная, папаша — Неизвестный… Вместе с приемными родителями, которые сами были бездетны, я переселился бы по окончании войны в британскую оккупационную зону, в разбомбленный Гамбург».
Потом семья перебралась бы на родину отца, в Росток, который относился к советской оккупационной зоне и тоже был разбомблен. «Дальше всё пошло бы параллельным курсом к биографии матери, всё было бы так же: пионерский отряд с флажком, марши Союза свободной немецкой молодежи». Только пестовало бы его другое семейство. «Мне бы это вполне понравилось».
Но, как говорится в новелле, «треклятое провидение» оказалось против. «Не представилось шанса уцелеть в качестве безымянной находки. Запись вахтенного журнала гласила, что в благоприятный момент незамужнюю Урсулу Покрифке, беременную на последних сроках, удалось эвакуировать со шлюпки на борт миноносца “Лёве”… Пока смерть продолжала собирать на бушующем море и в недрах “Вильгельма Густлоффа” свою богатую добычу, уже ничто не препятствовало матери разрешиться от бремени».
Однако Пауль считает, что «всё это неправда. Мать лжет». Он уверен, что родился «на чертовом лайнере и уж только потом мать и младенца перетащили на “Лёве”». Но Тулла, уверен Пауль, «не хочет, чтобы роды состоялись на “Вильгельме Густлоффе”». «Сама мать, которая обычно помнит всё до мельчайших подробностей, колеблется в своих свидетельских показаниях». Она сочиняет «фантазии на тему его рождения». Правдивость Туллы Покрифке действительно вызывает большие сомнения. Совершенно очевидно, она готова на всё, лишь бы вынудить сына описать катастрофу во всех ужасающих деталях.
Паулю совсем не нравится быть сыном Туллы. И не только потому, что мамаша не слишком-то склонна была заниматься ребенком.
Тулла — как ее рисует Грасс — еще в детские годы отличалась абсолютной непредсказуемостью, буйным темпераментом, коварством и в то же время особым видом покладистости, которая позволяла ей всегда держать нос по ветру. Ее можно было склонить к чему угодно. Внешне она всегда была малопривлекательна, но что-то удивительным образом притягивало к ней особ противоположного пола. Тулла с ее близко поставленными круглыми глазами, худая, жилистая, обладала «сверхогромными», как правило, забитыми ноздрями. Она гнусавит из-за вечно заложенного носа, но остается обольстительницей. «Это она умела». Тулла натравливает пса Харраса, спустив его с поводка, на учителя музыки и балетного аккомпаниатора Бруниса и на его бедную приемную дочь Йенни. По доносу Туллы Бруниса арестовывают. Но даже в пожилом возрасте она обладает каким-то сексуальным магнетизмом — как она сама говорит, «есть во мне нечто эдакое». Она соблазняет сначала дворовых мальчишек, потом взрослых мужчин.
В «Собачьих годах» вся вторая часть романа (то есть примерно треть) посвящена Тулле, которой повествователь Гарри Либенау, ее кузен, пишет любовные письма. Тулла — это стихия, инстинктивный антиинтеллектуализм, хотя назвать ее просто глупой тоже трудно.
Она завидует всем, кто обладает хоть каким-то талантом, — например живущей по соседству Йенни, которую усыновил учитель Брунис. Йенни очень музыкальна и прекрасно танцует (позднее она становится балериной). Тулла ненавидит ее за успехи в музыке и балете. Она делает подруге множество гадостей, более того, приносит ей несчастье. Но позднее Йенни, ставшая по ее вине хромой, ей всё прощает.