Гюнтер Грасс
Шрифт:
А потом автор вместе с читателем приближается к историческому моменту — за год до того, как зашаталась Стена, и прежде чем «люди почувствовали себя чужими», воцарилась «огромная радость». Было это в 1988 году, о котором рассказывал сам писатель, от своего имени. Не разделяя всеобщего ликования, он принялся рисовать углем умирающий лес (об этом он рассказывал и в других своих воспоминаниях).
Гибель леса перешагнула границу, заминированную полосу, железный занавес, разделивший не только Германию, но и Европу. Грасс поселился у друзей в избушке в Рудных горах. Там тоже погибал лес. Поблизости была дорога на Прагу.
Двадцать лет назад части Национальной народной
О романе в новеллах «Мое столетие» можно было бы написать по крайней мере еще столько же. Многое в этой замечательной книге достойно хотя бы краткого анализа или упоминания, например эпизоды, связанные с личной судьбой Грасса или с объединением Германии, которое вообще-то составляет едва ли не главную страницу в послевоенной истории этой страны после ее раскола, вызванного войной и фашизмом. Но где-то надо остановиться, что я и делаю в надежде на то, что те, кто еще не прочитал этот выдающийся роман, возьмут его в руки и внимательно, а также — надеюсь — с интересом и удовольствием прочитают.
Глава IX
ДЕЛА ЛИЧНЫЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ. ВОСПОМИНАНИЯ
Начнем, пожалуй, с конца — с финальной новеллы романа «Мое столетие». Очень захотелось рассмотреть ее не в ряду других, а совершенно отдельно.
Потому что это самая необыкновенная, самая теплая и хватающая за сердце история. Она сугубо личная, но, как всегда у Грасса, в то же время общественная и историческая. Речь в ней идет о горячо любимой матушке писателя, у которой он, по многократным признаниям, до четырнадцати лет сидел на коленях. Но, будучи семейной и человечной, история эта, конечно же, абсолютно фантастическая. Дело в том, что Грасс венчает «свое столетие» тем, что оживляет умершую мать и уговаривает ее жить дальше. Она после некоторых сомнений соглашается.
Как упоминалось еще в «Луковице памяти», мать Грасса умерла рано: в 1952 году она заболела раком и через два года скончалась, не дожив до пятидесяти восьми лет. И вот, желая дать ей возможность — после тяжелого военного и послевоенного периода, когда ей с мужем и дочерью пришлось покинуть родной Данциг и в роли беженцев поселиться у зажиточного крестьянина на Рейне, пережить голод, холод и унижения («Убирайтесь откуда пришли!»), — наверстать упущенное и пожить нормальной жизнью, заботливый сын продлевает ее век. «Уговаривать он всегда умел», — любовно говорит старая женщина, разменявшая в итоге уже вторую сотню лет. А главное — умел он «врать как по писаному и давать прекрасные обещания».
Например, он еще в детстве утешал мать тем, что повезет ее в Италию, в чудесные края. («Ты знаешь край лимонных рощ в цвету, / Где пурпур королька прильнул к листу, / Где негой Юга дышит небосклон, / Где дремлет мирт, где лавр заворожен? / Ты там бывал? Туда, туда…» (перевод Б. Пастернака). Если кто помнит гётевскую «Песню Миньоны».
Но потом началась война, потом родителей изгнали из родных мест. И всё недосуг было молодому человеку отвезти матушку в Неаполь. Да и денег не было, и профессию он себе выбрал «малодоходную». Ну разве заработаешь трудом художника или сочинителя? Это теперь, во второй своей жизни, мать убедилась, что это возможно — сын ее стал таким знаменитым,
Мать, после войны пережившая лишения, потом денежную реформу, а теперь ожидающая замены марки на евро, успевает вспомнить на нескольких страницах все главные вехи своей жизни и жизни сына. Как он любил рисовать и придумывать «небылицы», как у него был свой уголок в нише под окном, где он хранил книги, и пластилин, и ящик с красками. Как после прихода Гитлера к власти их, немецких жителей Данцига, «взяли снова в рейх», муж вступил в партию, а мальчик — в юнгфольк и носил красивую форму. А когда началась война, ее кашубского кузена, служившего на польской почте, сразу убили, а мальчика заставили надеть мундир. А когда им пришлось бежать, побросав и лавку колониальных товаров и все нажитое добро, спасти ей удалось только альбом с фотографиями и альбом с марками.
Позднее в очередной книжке воспоминаний уже дети будут просить отца рассказать, как он в детстве донимал свою мать «всяческими небылицами». Любовь к «небылицам», как мы знаем, сохранилась у него на всю жизнь. К тому же близкие высказывают предположение, что у него своего рода «материнский комплекс» и он в общем-то не сопротивляется такой характеристике и даже сам ее подтверждает. К тому же ему нравится, судя по всему, продлевать жизнь не только матери — в «Крысихе» выясняется, что бабушка Оскара Мацерата, героя «Жестяного барабана», и вовсе дожила до ста семи лет.
Вот и в новелле, помеченной 1999 годом, он намерен отпраздновать сто третий год рождения любимой «мамули», на что она реагирует весьма благодушно: «Ну пусть, если ему так хочется. Он уже и сам разменял восьмой десяток и уже давно сделал себе имя. Но никак не может бросить свои истории». Когда дочь попыталась возразить против идеи возрождения матери, та сказала: «Да будет тебе… Не то он и похлеще что-нибудь придумает».
Так что дочь не стала сопротивляться и собирается приехать на юбилей матери. А та рада, что на подходе двухтысячный год, и полна любопытства и надежд. «Если только опять не начнется война».
Получается, что не только советские граждане всё время приговаривали: «Лишь бы не было войны», — но и немецкие старушки, которым их сыновья — если они способны на это — так замечательно продлевают жизнь, озабочены тем же самым. Надо полагать, не только старушки…
По своему духу и стилистике эта новелла примыкает к мемуарной книге Гюнтера Грасса «Фотокамера. Истории из темной комнаты» (2008, перевод Б. Хлебникова), которая является частью общего цикла воспоминаний, начатого «Луковицей памяти».
Здесь рассказывает не столько он, Грасс, сколько его дети. Впрочем, за детьми стоит отец: он скорее воображает, как и что могли бы рассказать о нем его дети, если бы собрались вместе и начали обсуждать их семейную жизнь. Он представляет себе, как в преддверии своего восьмидесятилетнего юбилея в 2007 году созовет своих потомков и они запишут на магнитофон мысли об отце и собственном детстве.
Предполагается, что они будут высказываться откровенно и нелицеприятно, выскажут всё, что думают о своем знаменитом «предке», а он всё это прокомментирует и свяжет воедино. «Наш папа пожелал к своему восьмидесятилетию общий сбор, на котором мы, все вместе, должны наговорить на магнитофон чистую правду, не щадя ни себя, ни его…»