Ha горных уступах
Шрифт:
Вот что случилось раз с Войтком Пыткосом. Сказал ему Ясек Тирала из Костелиск, что у Сивой горы сушится корыто с деньгами; сам, мол, видел, но боится идти, так как там стоит черный баран, страсть какой большой. Войтек был мужик сильный и смелый и говорит Яську, что баран-де ему нипочем. Было это вечером; утром порешили они идти за деньгами.
Войтев всю ночь ходил по избе – он был толстый, страсть! Утром пошли. Эх, не вернулся Войтек, смело подошел к барану, а тот как боднет его рогами! Мигом у Войтка внутренности выпали, а Тирала – на дерево (он и так стоял подальше, да повыше; боялся,
Водило людей по горам, путало дороги перед ними иногда по целым ночам. Видели люди, как смерти ходили и плясали по лесам, сами даже плясали иногда с ними! Да не очень радовался тот, кого они брали с собой плясать; он не только сапоги издерет, в которые обут, а и портки изорвет в клочки; утром еле живой в избу придет. А хуже всего босому бывало; босиком и ногти можно было сорвать на пнях и корнях ночью.
Люди всегда следили за ними: в какую сторону они шли, там вскоре умирал кто-нибудь; это уж вернее верного было. Смертей было три на всю Подгалянскую долину. Этих трех и видели везде на полянах в Закопаном, в Уступе, в Ратулове.
Ходили тогда еще какие-то седые старики, да те все больше ходили в горах, в шалаши к горцам и хозяевам. Но если в каком-нибудь шалаше с таким стариком горцы или хозяин обойдутся не как следует, так он им задавал!..
Срывались огромные скалы, засыпали иногда целые долины вместе с горцами.
КАК ПЛЯСАЛИ СМЕРТИ В КУЛЕВОЙ ДОЛИНЕ
Было это осенью, в самое Успение. Тепло, погода прямо – чудо! Рано утром, только первые петухи пропели, Мартин Пудрас из Полян собрался к обедне в Людимир. Идет, пришел в Кулевую долину и думает.
– Рано еще! Тут, по этим скалам, жутко идти одному ночью, тут, в этой долине, людей стращает, дорогу путает; я еще, пожалуй, заблужусь. Сяду где-нибудь на минутку, отдохну, дождусь рассвета. Отсюда ведь дойти до Людимира успею!..
На земле нигде нельзя было хорошенько усесться, но неподалеку была деревянная часовня; Мартин зашел в нее, сел, закурил трубку, сидит и думает:
– Хорошо я сделал, что залез сюда: коли на меня волк нападет спереди у меня кремень есть, огниво, буду огонь высекать в дверях – и не войдет он сюда, а сзади и по бокам доски. Нечисть сюда тоже не пойдет, тут Господь Бог на кресте; побоится войти. Ну, а если полезет и сюда, я схвачу крест в руки и буду бить по башке во всю! Уйдет!..
Сидит, курит трубку и думает. Вдруг смотрит, от Тихого озера баба идет, в белую простыню с головы до ног завернута; идет прямо к часовне…
– Иди, иди, ладно!.. – подумал он, – вдвоем не так жутко будет… Коли ты еще не стара, так иди скорее… Правда, места нет в часовне, да уж мы кое-как потеснимся.
Смотрит: баба приближается и все растет… Чем она ближе к часовне, тем она больше и белее.
Выросла с сосну! Пудрас видит, что это не баба, а призрак какой-то… Схватил на всякий случай крест со стены и стоит с ним, готовясь драться, если баба полезет в часовню; но баба не дошла, стала среди долины и стоит.
О! глядь, а от Дяниша другая идет; за ней от Ратулова третья. И эти выросли, как та, поздоровались, поцеловались, давай плясать одна вокруг другой – разбойничий танец с косами, – покрикивать и напевать:
Мы – смерти-сестрички,
Рождены без матери,
Душить люд христианский
Самим Богом созданы!
Пудрас даже позеленел от страха; Бог их знает, можно ли их даже крестом ударить! Только они не шли к нему, а носились вокруг часовни до самого утра.
Петухи в Кулях запели во второй раз; только тогда они нерестали плясать и заговорили:
– Мне далеко идти, на Тихое озеро, – говорит одна, – там надо с одной старой бабой управиться!.. Только жаль мне ее, трое детей у нее: плакать будут, а мужика нет.
– Та! та! та! – говорит другая. – На старости лет могла бы ты не плакаться!.. Вот тебе на!.. Мужика нет!.. Я вчера в Ратулове мать семи детей прикончила; они плачут, а мне что!.. Села на бабу и стала душить… Ничего не помогло. Свое я сделала!.. А сегодня я в Поляны иду, тоже за бабой; да только об этой никто плакать не станет, у нее только один сын, разбойник!..
– А я вечно должна возиться с этими негодяями, с мужичьем, – говорит третья. – Сегодня недалеко иду, к Слодычкам, за одним из них, но зато с этим придется повозиться, страшно крепок. Да времени у меня довольно, до полудня возиться могу!
Поцеловались. Toй, что на Тихое озеро шла, недосуг было. Две ушли, а одна осталась; подошла, повесила косу на крышу часовни и говорит сама с собой:
– Ну, что им! С бабами такой возни нет… похрипит, похрипит и поминай, как звали… А мужик! Трубкой этой своей насквозь прокурен – с ним повозишься!
Села на минуту, потом взяла косу и тихонько пошла к Слодычкам, когда уж совсем рассвело. Пудрас бочком, бочком, да стрекача домой! Ему уж и обедня не мила стала, так он напугался!
На следующий день и говорят: в Полянах умерла старая Яницкуля, за Тихим озером – Марыня Будзова, та, которая давно уже вместо мужа на разбой ходила и на Милом лугу хозяйство имела. На следующий день в Буторове крик, что, мол, Ясек Слодычек на сосне повесился.
– Ишь! – подумал Пудрас, – хорошо еще, что они не видели меня, как я в часовне сидел. Эх, Боже, Боже!..
ЧТО СОБЕК С ГРАДУНОМ СДЕЛАЛ
В Закопаном в то самое время, как овес собирали, нависла туча над Гладкой горой и стала молотить градом, так что не приведи Бог. Собек молол на мельнице у Собчаков; далеко от мельницы пахло мукой на дороге. Уж и мельник был Собек! И стрелок и музыкант!
Мелет он и смотрит на Гладкую гору. Господи Боже! если так дальше будет, то перебьет все и на Валевой горе и на Гладкой; нечего и говорить. Но скоро гром перестал. К вечеру тучи рассеялись, только ветер был холодный.