Ха-ха, Хэйхэ
Шрифт:
Дошли до берега, открыли Жигулёвского и закурили. Помню, солнце это, блеклое, на горизонте, у воды, в туманном облаке. Садиться солнце не желало. Так и двигалось – вдоль горизонта у воды – по кромке озера. Ждало Ракету, вместе с ними. Солнцу тоже ведь – хотелось видеть, чем же всё-таки закончится сей удивительный спектакль, это странное, необъяснимое, томительное действие.
Пустынно было на затихшем этом озере. Безлюдно, горестно, понуро и безветренно. И синеокие, печальные красавицы там не гуляли, отчего-то их там не было. Мы посидели с полчаса, поднялись нехотя и поплелись к себе на базу, в Дом Колхозника.
Они, конечно, дождались ее. Естественно, утопнуть где-то по дороге, не доехать к ним… Ракета просто не могла! Поймите правильно! С таким-то грузом долгожданным! Взять, и в пятницу, в конец недели утонуть! Ну как по-вашему, есть хоть какие-то остатки справедливости в подлунном мире? Вы-то сами, как считаете?
Процесс раздачи алкоголя, к сожалению, нам посмотреть не довелось. Тут мы, наверное, довольно много интересного прохлопали. Живописал бы вам в волнующих подробностях, не поскупившись на детали и на сочные, густые краски. Как вы сами полагаете, легко ли это, отоварить столько жаждущих, иссохших душ, по два флакона ведь, на каждого, и не оставишь никого, не обделишь же ведь! За исключением детей и самых немощных, кому здоровьем и законом не положено, а также полных забулдыг, метлой поганой их, подобным цуцикам не место в нашей повести! У нас тут «облико морале», понимаете, вам тут не там, не расшалишься, не оттянешься!
Если учесть неимоверное количество иссохших душ, а также нравы населения, преобладающие в северных провинциях и отдаленных глухоманях нашей Родины, предположил бы, что уже текущим вечером, от магазина, по моим предположениям, могли остаться только стены, в лучшем случае. Хотя, скорее лишь руины. Просто жалкие, распотрошённые руины и развалины, аналог древнего кремля, поменьше разве что, не столь могучего, культурного значения. И тем не менее, что крайне удивительно, такого вовсе не случилось…
Поздним вечером, когда мы вышли на разведку из гостиницы, вся эта очередь куда-то растворилась вдруг, она исчезла без следа и окончательно, и магазин остался цел! Вы не поверите, стоял целехонек, как был, без всяких признаков – какого-либо вандализма и насилия! И даже водки всем хватило, в чём мы, собственно, имели счастье убедиться в скором времени.
По опустевшим и затихшим, темным улицам, бродили молча, словно пьяные на палубе – во время шторма – одинокие и злобные, в дымину пьяные, сомнительные личности, всё в тех же драных пиджаках и тех же тельниках, в кирзовых, бурых сапогах, каких-то пыльниках и обветшалых телогрейках. Ни малейшего, хотя бы слабого намека на всеобщее, неудержимое веселье в этом не было. Они не пели, не плясали, только горестно – мычали что-то, – как недоенные, квёлые, с тяжёлым выменем коровы, летним вечером, на пыльной улице в деревне.
Это зрелище повергло нас в неизъяснимый и мистический, животный ужас. Дискотека этим вечером… у нас, похоже, отменялась. Да и не было – там дискотеки никакой. Ну как по-вашему, какая нахрен дискотека, ни к чему она, когда и так всё вышло просто замечательно, настолько здорово сложилось этим вечером? Какая к черту дискотека, вы скажите мне!
Веселья больше не хотелось. Пару дней ещё мы отсыпались до двенадцати гостиничке, купались в озере и пили Жигулевское, а в понедельник, получив свои анализы, а также деньги на дорогу и «подъёмные», пошли пешком к аэропорту. К удивления, каких-то признаков общественного транспорта я в Белозерске не заметил, их там не было…
Летели мы (как оказалось – «кукурузником») в большой посёлок с романтическим названием Седой ручей. Хотя, возможно, я и путаю, прошло уже немало лет, поймите правильно. Вполне возможно, он был Белым, как и озеро, но суть не в том. А уж оттуда, лесовозиком, через луга и заболоченные просеки, в поселок с именем Медвежий, ну а далее, пешком в тайгу, на наш участок. Как мне помнится, ещё пятнадцать километров, вдоль извилистой, холодной речки, до лесной делянки сборщиков – той самой, хреновой живицы. Но, пожалуй что, об этом в следующий раз, не в этой повести.
С тех пор минуло много лет, но и дорогу ту – в аэропорт, и кукурузник этот, крохотный, я словно вижу наяву, запомнил всё это почти воочию.
…Июльское безмолвие, горячим морем полувыжженная, жёлтая, трава почти до горизонта, в пыльном облаке – телега, лошадь на грунтовке и настойчивый, печальный звон, – трещат цикады и кузнечики – в густой траве. Домишко сирый за заборчиком, сортирчик будкой, одинокая и сонная – корова рядышком, пощипывает походя – сухую, жёлтую траву; стучит размеренно – своим мотором тракторишко… и безветрие. И африканская жара на русском севере. Аэропорт. Летим до места назначения…
Контроль на входе, разумеется, отсутствовал, да это здесь и ни к чему, ведь не бабулек же, тут на взрывчатку проверять? Ну, может, курицу – с собой захватит, не козу же, не корову ведь! Ну не свинью же! Согласитесь! Что за глупости? Что за формальности? Буфет, а также прочие, не очень нужные, столичные премудрости, для этих бабушек являлись неуместными… и явно лишними, и тут просто не было. Билет купил – и в самолёт. Добро пожаловать… – в авиалайнер. Пристегнитесь, и так далее… В полете просьба не курить…
На самом деле же, авиалайнер оказался поразительной, доисторической машиной. Представляете: двойные крылья из фанеры, натуральнейший, так называемый «биплан», надеюсь, помните, из кинофильма о летающих прелестницах и наших летчиках отважных, из советского, давно известного кино. Летит неспешная, сия фанерная машина, как мы поняли, невысоко, недалеко, зато не требует – бетонной, взлётной полосы, а кроме этого, вполне способна приземлиться (в крайнем случае) – и в чистом поле, может даже и спланировать, и сесть успешно, если вырубится двигатель, или закончится горючка неожиданно.
В авиалайнер вместе с нами, как мне помнится, забралось около десятка местных жителей, каких-то дедушек и бабушек, с корзинками и прочим, мелким багажом. Одна, действительно, везла в корзине под платком живую курицу, та весь полет ей озабоченно кудахтала, пока они не добрались. Ещё запомнились две деревянные скамьи, такие – длинные, у двух бортов, они напомнили мне сразу же… трамвай – конца шестидесятых, из далёкого, полузабытого мной детства. Две блестящие, довольно скользкие скамьи. Вот тут, я думаю, недоработали немного, недотумкали, могли бы, скажем, подлокотники какие-то – на те скамьи установить, для безопасности. Когда мы начали взлетать, бабульки медленно, однако верно, как под горочку, поехали… куда-то в хвост, потом обратно, разумеется… хотя пилот предупреждал: «Держитесь, бабушки, идём на мёртвую петлю…». Шутил так, весело…