Хабар Мертвеца
Шрифт:
…звенело так, что казалось - сейчас лопнут барабанные перепонки…
Я тряхнул головой, приходя в себя после удара. Верить в происходящее я отказывался.
Почему? Почему, несмотря на то, что мы вместе делаем дела уже не первый год, меня гонят в шею, как паршивого пса?
– Ты что, не врубаешься? Вали прочь, пока мое терпение не лопнуло!
Кесарь рванул меня за куртку. Занес кулак и снова, со всей души, мне врезал. В голове поплыло. Я ничего не мог сделать. Не мог его ударить. Не мог блокировать удар. То, о чем мне говорили,
Меня выгоняют! Выгоняют из банды, в создании которой я был с самого начала!
Теперь я один. А один в Зоне - это смерть. Не сегодня, так завтра. Не завтра и, даже если не через неделю - но все равно один исход.
– Кесарь, я…
Кесарь не шутил. Он и еще трое. Братки… Братишки… Колобок, Аптекарь… Они стояли посреди грязного дворика нашей халупы и ждали, что я еще смогу сказать в свое оправдание.
От удара капюшон слетел с головы. Боль пульсировала в скуле, а я, как дурак, наслаждался дыханием ветра, что ворошил мои волосы. Не заплывшим глазом я видел прядь челки, что гладила лоб, словно заботливая рука матери… Седая…
Поседел я уже тут… Когда контролер увел Хмурого и Куска. А меня отпустил… раз поседел на его глазах… За больного, наверное посчитал…
– Кесарь, я без понятия, что за предъява? Может, пояснишь, - за какой такой косяк?
Я действительно не знал в чем беда… Хотя догадывался… Но изгнание? За не одну копейку, за не один добрый стоп? Это благодарность за четыре года промысла? Вместо куска жирного хабара?
Босс сверлил меня взглядом. Массивный, коренастый. В руках молот. На иссиня-черном металле Ангел сражается с Сатаной. От правой брови до подбородка уродливый шрам… Ему бы еще деревянную ногу и попугая на плече…
Ветер кружился вокруг него прихвостнем, гоняя листву и пыль. Я чувствовал, как в моей душе разгорается ненависть. К этому ублюдку, что бьет меня, что гонит меня прочь. Но один только его жест, и шестерки размажут меня… или в аномалию приложат.
Пыль оседала на коже комбеза, пыталась забиться Кесарю под шейный платок. Чтоб ты наглотался этой радиоактивной заразы…
– Седой, с-сук-ка! Мне тут телеги тебе раскатывать недосуг. Ты меня знаешь. Не исчезнешь сам, ляжешь с дыркой в башке.
– Погоди, Кесарь.
– Я смахнул со щеки принесенный ветерком пожелтевший лист.
– Давай нормально поговорим. Спокойно. Что случилось? Я ведь только что вернулся с ночного дежурства! Всю ночь пас клиентов с хабаром. Так что, веришь, нет, - не в курсе, что у вас тут стряслось.
– Не темни, шалава. Все ты знаешь, - влез в разговор Мешок. Его поросячьи глазки захлопали напротив моих. Я почувствовал запах гнили из его рта.
Он ударил меня своей бритой башкой. Я упал. Звон в ушах усилился до такой степени, что превратился в свист.
– Этой ночью умер Марик.
«Умер Марик…»
Повторив про себя, я открыл глаза. Дом. Полуразрушенная обветшалая халупа, в которой мы отсиживались…
Теперь этого нет. Марик умер.
Теперь есть только Зона.
Я застонал. Все правильно. Я знал, что Марик мертв. Уже знал об этом до того, как пришел в лагерь.
Но разве я виноват?
– Но… - Вставать сил не было. Сплюнув в грязь кровь и осколок зуба, я остался лежать.
– Кесарь, я же ночью в дозоре стоял! Как такой расклад? Я ведь только что…
Холодная сталь обожгла горло, не давая остальным словам выйти наружу. Чертов молоток придавил меня к ржавой створке, когда-то бывшей въездными воротами для товарняков с Агропрома. Петли противно заскрипели, оставляя в душе неприятный осадок. Ни дать ни взять - как в пыточной камере.
– Я в курсе, - прошипел палач.
– И Штуцер на вышке тебя не видел. Но как ты объяснишь вот это?
Свободной рукой он рванул ворот моей куртки и вытянул за цепочку Его.
Он заискрился, заиграл всеми цветами радуги, хотя солнце пряталось в клубах туч. Я смотрел на скрюченного сталкера. Как он светится и пульсирует. Я лежал, скрючившись точно также, и все во мне пульсировало от боли.
Свояки подошли поближе, приглядываясь и перешептываясь.
– Если надо, забирай себе, - просипел я.
Кесарь ногой перевернул меня на спину. Посмотрел в глаза и отпустил цепочку. «Сталкер» упал мне на грудь. Молот вдавил его в меня.
– Благодарю, за столь великодушное предложение, Седой.
– Из-за звона в ушах мне казалось, что он шептал.
– Но оно мне надо? Я не хочу закончить как Марик. Как Немец. Как еще пара надежных пацанов!!! Штурман, корешок твой, тоже с гнильцой оказался! Свинтил, как жареным запахло!
Он переглянулся с ребятами.
– Ты проклят Седой.
– Кесарь отстранился от меня.
– И я не хочу, чтобы твоя зараза погубила всех нас. Я не убью тебя. Даже не из-за былой дружбы. Я топчу Зону не первый год, и знаю, как тут бывает. Уходи. Это последнее мое слово.
Я посмотрел на них всех и прочитал на их лицах свой приговор.
Изгой.
Ненависть взвыла во мне бешеной собакой. Отбросы. Вне Зоны были отбросами, сюда пришли - отбросами и остались. Комбезы и куртки цвета грязи, черные маски. Одним словом - дерьмо.
Ты покойник Седой. Скорее раньше, чем позже.
Я с тоской поглядел на свой дом. Окна халупы глядели на меня равнодушной пустотой, тем самым тоже осуждая меня. Покосившиеся бетонные столбы забора презирали меня. Вышка, и сидящий на ней Штуцер, плевали на меня. Мертвая трава шептала мне слова проклятий… Только грязь не осуждала меня. Потому что я сам стал грязью. Зона смешала меня с ней.