Хачатур Абовян
Шрифт:
Таково раннее буржуазно-демократическое революционное сознание. «1789 год, — пишет Маркс, — представляет победу восемнадцатого века над семнадцатым». Восемнадцатый век открылся торжественным разливом просветительного движения. Руссо, Вольтер, Дидро, «Энциклопедия», французские материалисты, Марат, французские монтаньяры, — вот какие стадии пережило демократическое сознание до того классического расцвета, который так изумительно обобщил Маркс.
С чего оно началось? Какие идеи легли в основу складывавшейся демократической революции? Что является исходными идеями революционного буржуазного
Думаю, без труда можно различить в раннем буржуазном просветительстве восемнадцатого века три коренных идеи с разной силой пробивавшие себе путь сквозь философию, литературу, науку, публицистику.
Идея личности — вопрос об эмансипации личности из-под бремени бесчисленных ограничений, накладываемых феодальным обществом, вопрос о судьбах непривилегированных, о народе, который сразу стал центральном вопросом движения, поскольку борьба за освобождение трудящегося большинства, за равенство прав, ставила вопрос не об одной «какой-либо привилегии господствующих, а о всем социальном строе, созданном на привилегиях сословий и корпораций, и, наконец, национальная идея, которая по гениальному замечанию Маркса знаменовала протест против провинциализма и уездного партикуляризма (если перекладывать на русские мерки).
Попытайтесь вдуматься в творчество Вольтера, Руссо, даже Дидро и энциклопедистов, как они ни различны по своим устремлениям, как ни богаты и разносторонние дарования и круг их интересов, как ни резки их фракционные разногласия, — в основе их мировоззрения лежат эти три идеи, по-разному выраженные, не одинаково акцентированные, но решенные в одном направлении с разной степенью последовательности.
Наиболее последовательно демократическое сознание со всеми своими сильными и слабыми сторонами нашло себе выражение в творчестве Ж. Ж. Руссо.
«Этот сын народа, — пишет Плеханов, — страстно любил равенство, он искренно возмущался угнетением бедных богатыми. По своим симпатиям он был демократом до конца ногтей». Его «Общественный договор» есть договор равных. Все здание общества строится на товарищеском договоре равных. Политическая власть не есть принадлежность людей благородного происхождения, а является достоянием каждого члена общества, участвующего в исполнении государственных обязанностей. Вызревавшие лозунги равенства и братства уже тогда наносили сокрушительный удар феодализму. Слово citoyen (гражданин) стало символом равенства и братства после Руссо.
«Простой народ составляет человеческий род: что не принадлежит к народу, так ничтожно, что едва ли стоит того, чтобы о нем заботиться. Человек один и тот же во всех ступенях, а потому те ступени, к которым принадлежит большее число людей, заслуживают большего внимания. Перед тем, кто размышляет, все гражданские отличия исчезают»… «Уважайте ваш разряд людей, не забывайте, что он состоит главным образом из соединения народов и что если из него выключить всех королей и всех философов, никто не почувствует недостатка в них, и все пойдет не хуже прежнего».
Руссо боролся за равенство народа против угнетателей и против феодальных привилегий и не как благодетель со стороны, а как истинный сын народа.
Брюнетьер прав, утверждая, что из всех писателей XVIII
Взрывая феодальное общество, Руссо вполне сознательно исходил из демократической защиты интересов народа. Учение о народном суверенитете было лишь политическим и юридическим завершением его точки зрения.
Непрестанно и настойчиво вел он борьбу против унижения человеческого достоинства, за воспитание нового, свободного, независимого поколения. Его теория воспитания — это подлинный путь формирования нового человека. Проблема эмансипации человека особо сильно волновала французских материалистов. Борьба против религии была одной из замечательнейших страниц истории освобождения человека, борьба Вольтера с церковью в основном также преследовала эту цель.
Наконец, Руссо на всем протяжении своей деятельности не переставал бороться за национальную идею, за идею целого над разрозненными тираниями феодалов, за патриотизм.
Часто говоря о патриотизме Руссо, думают о мизерной Женеве, называя его «патриотом Женевы», полагают свести вопрос к своеобразному провинциализму: что же за отечество Женева? Говорящие так жестоко ошибаются. Руссо не просто был ограниченным провинциалом, влюбленным в свой родной Царево-Кокшайск, расположенный на живописных берегах швейцарского озера. Нет, Руссо был апостолом нового сознания. Только проповедь Руссо, особенно его «Общественный договор», который так исчерпывающе обосновал идею родины, как политического целого, равенство всех составляющих нацию — только проповедь Руссо непримиримо противопоставила нацию иерархической пирамиде феодальных сатрапий. «Свободная республика с ее цельной общей волей и суровым патриотизмом» — таков идеал Руссо.
Великий диалектик и в этом вопросе обнаружил глубочайшее понимание природы возникшего социального явления, он превосходно видел и понимал, какие ядовитые возможности вложены в «патриотическое сознание». Он писал: «Всякий патриот суров по отношению к иностранцам: они — ничто в его глазах, они — только люди (а часто даже и не люди — В. В.). Этот недостаток неизбежен, но он и не так значителен. Гораздо важнее быть добрым с теми, с кем находишься в беспрерывных сношениях», то есть с так называемым народом, под которым в эпоху Руссо подразумевали третье сословие.
Гениальный демократ был прав только в известных строго ограниченных хронологических пределах. Неизбежный недостаток был малым злом только в эпоху, когда буржуазия шла к своей революции. В добродушии Руссо обнаруживает себя ранним демократом, не видевшим еще, во что может обернуться и какие каннибальские формы примет национальный антагонизм на первом же повороте истории по завершении задач буржуазии. Но для своего времени, повторяю, Руссо был безусловно прав, очередной задачей было создание национального демократического целого, поглощение частей, ломка перегородок, чистка авгиевых конюшен феодальных привилегий и прерогатив: перед этими доминирующими задачами возможный национальный антагонизм отступал на второй план.