Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь
Шрифт:
– Тебе следует уйти, – пробормотала она.
Провидец рассеянно кивнул. Казалось, он уже забыл, где находится и для чего. Отвернувшись, он двинулся прочь, а Луна, затворив за ним двери, вернулась к столу и собрала с пола россыпь булавок, выпавших из волос.
Что ж, возможности есть. Осталось лишь воплотить одну из них в жизнь.
И поскорее, пока водоворот придворных интриг не увлек ее на дно.
Ричмондский дворец, Ричмонд,
29 сентября 1588 г.
– …И не бывать тебе в подчинении ни у какой особы либо особ, ни в коей мере и ни при каких условиях,
При этих словах Девен едва не поморщился. Насколько же строго они в сем ограничены? Все это может здорово подорвать его планы возвышения при дворе: вздумайся королеве возревновать, отказать в «особом позволении» – и он связан служением ей и только ей, без всяких надежд на других покровителей. Разумеется, некоторые в отряде служили иным хозяевам, но сколь долго им пришлось хлопотать о разрешении?
А Хансдон говорил и говорил. Присяга Благородных пенсионеров оказалась чудовищно длинной, но, к счастью, повторять за капитаном отряда каждое слово не потребовалось: Девен лишь подтверждал различные пункты, оглашенные Хансдоном. Сим он признавал Елизавету верховным иерархом Церкви, обещал не утаивать материй, пагубных для ее особы; блюсти требуемую квоту на предмет трех лошадей и двух слуг, должным образом снаряженных для войны; докладывать капитану о небрежении сослуживцев в сих вопросах; неуклонно блюсти устав отряда, повиноваться приказам старших офицеров, строго хранить служебную тайну, являться на службу со слугами в назначенный срок и от двора без позволения не отлучаться. Разумеется, все вышеперечисленное излагалось столь заковыристым канцелярским языком, что чтение заняло вдвое больше времени, чем того требовало содержание.
Преклонив перед Хансдоном колено на камышовой подстилке, Девен подтвердил верность присяге по каждому пункту. Во исполнение приказа, оделся он изящнее, чем в прошлый раз, едва не доведя до безумия своего портного с Минсинг-лейн настояниями, чтоб платье было закончено вовремя – к сегодняшней церемонии, к Михайлову дню. Дублет его был пошит из переливчатой темно-зеленой тафты с серебряными парчовыми вставками, что самым прискорбным образом нарушало законы о регулировании расходов [12] , однако первый визит ко двору показал: сих ограничений придерживаются считаные единицы. Наконечники шнурков, как и перетягивавший талию пояс, были украшены эмалью, а сумма долга одному чипсайдскому ювелиру возросла еще на пятьдесят фунтов. Вслушиваясь в голос Хансдона, торжественно декламировавшего последние фразы, Девен втайне молился о том, чтоб все эти траты оправдались.
12
Согласно этим законам, одежды из золотой или серебряной ткани разрешалось носить только пэрам королевства. Для того, чтобы носить тафту, следовало иметь более 100 фунтов стерлингов годового дохода.
– Встань же, мастер Девен, – наконец провозгласил барон, – и добро пожаловать в ряды Благородных пенсионеров Ее величества!
Стоило Девену встать, лорд-камергер накинул на его плечи золотую цепь – церемониальное украшение членов отряда, а Эдвард Фицджеральд, лейтенант Благородных пенсионеров, вручил ему топорик на позолоченном длинном древке, который следовало носить во время службы, стоя в карауле у дверей из приемного зала во внутренние покои либо сопровождая Ее величество в церковь и из церкви по утрам. Оружие оказалось неожиданно тяжелым – пусть церемониальным, изысканно украшенным, но вовсе не декоративным. Благородные пенсионеры были отборными телохранителями монаршей особы с тех самых пор, как отец Елизаветы, Генрих, восьмой носитель сего имени, решил, что его достоинство заслуживает лучшего эскорта, чем прежде.
Разумеется, прежде чем Девену придется пустить это оружие в ход, всякому злоумышленнику предстоит одолеть Йоменских стражей в Караульной палате, не говоря уж о прочих солдатах и гвардейцах, несущих службу в любом дворце, где пребывает венценосная особа. Однако знание, что в случае надобности ему есть чем защитить персону Ее величества, весьма обнадеживало.
Это значило, что и сам он – не просто украшение.
Товарищи подняли в честь нового сослуживца тост, а далее всех ожидал праздничный пир. В теории весь отряд должен был собраться при дворе к Михайлову дню и на три следующих праздника, на практике же ко двору явилось несколько меньше полной полусотни. Кое-кто выполнял поручения в иных местах – в отдаленных уголках Англии, а то и за морем, другие же, как подозревал Девен, попросту были свободны от службы и не удосужились прибыть. За неприбытие ко двору в назначенный срок могли и урезать жалованье (это было оговорено в уставе, который все клялись блюсти), но людям состоятельным незачем беспокоиться из-за пени в размере жалованья за несколько дней.
Несмотря на разгульное веселье, мысли Девена вновь и вновь возвращались к вопросу о покровителе, взгляд же его то и дело отыскивал Хансдона среди хохочущей, шумной толпы заполнивших обеденный зал гуляк. Офицеры отряда – Хансдон, Фицджеральд и еще трое (а именно – знаменосец, секретарь-адъютант и курьер) – сидели за особым, почетным столом.
Можно бы спросить Хансдона… вот только это – все равно, что прямо сообщить барону о намерениях искать другого господина.
Хотя что в этом удивительного? Уж Хансдон-то знает, кто обеспечил Девену место среди Благородных пенсионеров!
Девен непроизвольно потянулся к вину, но тут же поморщился и усмехнулся в собственный адрес. Он еще не знал, как собирается подыскать покровителя, но одно знал точно: строить какие-либо планы на сей счет под хмельком – в высшей степени неразумно. А пытаться задавать своему капитану деликатные вопросы – неразумно вдвойне. Стало быть, разумному человеку оставалось только одно: пить, радоваться приятному вечеру, а все заботы о делах отложить до завтра.
Ричмондский дворец, Ричмонд,
30 сентября 1588 г.
На военной службе Девен уже побывал и должен был знать, что принесет ему приход утра. Уильям Рассел, то ли обладавший бычьим здоровьем, то ли выпивший накануне далеко не так много, как могло показаться со стороны, явился за ним в час, пожалуй, приемлемый, если бы Девен отправился спать до рассвета, и силой вытряхнул его из кровати.
– Вставай, человече, нельзя заставлять королеву ждать!
– М-м-м-м… – только и смог сказать Девен, припоминая, нет ли в уставе пунктов, запрещающих наградить одного из товарищей доброй зуботычиной.
Колси и новый слуга по имени Рэнвелл в четыре руки подняли его на ноги и принялись одевать. Сквозь муть в голове проклюнулась мысль, что на Михайлов день кто-то устроил настоящее чудо: похоже, утро обошлось без похмелья. Однако примерно в то время, как он встал в общий строй, дабы сопровождать королеву к утренней молитве, сделалось ясно: это лишь оттого, что он все еще пьян. Ну, а Фицджеральд, конечно же, не преминул назначить его в караул, и в тот момент, когда неизбежное похмелье дало о себе знать, Девен оказался у всех на виду, в Приемном зале. Мрачно сжимая в руке древко топорика, он что было сил старался удерживать оружие прямо да молился о том, чтоб его не стошнило на глазах у всего двора.