Халцедоновый Двор. И в пепел обращен
Шрифт:
Итак, хмурым ноябрьским днем парламентарии вновь собрались в Вестминстерском дворце на битву за власть над Англией. Сырые, промозглые ветры дули в разбитые окна часовни, вгоняя сошедшихся в дрожь, заставляя плотнее кутаться в плащи. Жертвы долгих лет, миновавших с последнего роспуска Общин, окна пребывали в состоянии столь же скверном еще весной, но тогда на это никто внимания не обращал. Теперь же, в холодных объятиях ранней зимы, разруха заметно усугубляла мрачность парламентских слушаний.
Вдоль одной из стен тянулись ряды противников короля,
Покончив с молитвой, открывающей слушания, Энтони не сводил немигающего взора с Пима.
«Несомненно, он понимает, что произошло. Умом он не слабее меня».
Если Энтони что и узнал о Пиме за те три с половиной катастрофических весенних недели, так это – что он сущий гений по части выбора нужного момента. В отличие от своих подчиненных, он никогда не позволял убеждениям сбить себя с самого выгодного курса. Как бы ни рвался Пенингтон восстать против епископов и уничтожить епископат в корне, Пим сдерживал соратника, дабы его пуританский фанатизм не оттолкнул прочь более умеренных членов палаты. Но когда его час настанет…
Тут не вслушивавшийся в прения Энтони увидел, как Пим принял переданную ему записку и, обнажив голову, поднялся.
«Должно быть, дождался случая».
Накануне вечером в Лондон прибыл Томас Уэнтворт, граф Страффорд. Парламент заседал уже около недели, но Пим не спешил с нападением – ждал, пока враг не займет своего места в Палате лордов. Теперь он, наконец-то, получил возможность выступить против «злого советника» короля – человека, которого собирался обвинить во всех шотландских и ирландских неурядицах, не говоря уж о невзгодах Англии. Прямого удара по Карлу Пим нанести не мог, но мог донимать короля, как охотничий пес – медведя, нанося ему множество мелких ран и обескровливая его власть.
Слабовольный Лентхолл, сменивший в спикерском кресле Гленвилла, дал Пиму слово.
– Я имею сообщить вам нечто весьма и весьма серьезное, – во всеуслышанье объявил Пим, – и потому призываю парламентских приставов очистить вестибюль от посторонних и запереть все двери в палату.
На скамьях зароптали.
Подождав, пока приставы не выполнят его просьбы, Пим начал атаку. В речи своей он обрушил на голову графа Страффорда целую череду обвинений – от тирании до злодеяний полового свойства. И вовсе не он один: следом за Пимом с речью, куда менее членораздельной, однако гораздо более пылкой, выступил один из его приспешников, Клотуорти, а за этим еще и еще. И все вели к одному и тому же – призывали отдать графа Страффорда под суд по обвинению в измене.
То же самое Пим многие годы назад пробовал проделать с герцогом Бекингемом, но Карл предпочел уберечь тогдашнего своего главного советника от нападок, распустив парламент. Теперь, когда Карл не мог от сего уклониться, лидер парламентариев снова взялся за свое. И на этот раз вполне мог добиться победы.
Но прежде всего – комитет. Разумеется, без разбирательства особого комитета – никак. Состав удивления тоже не вызывал. Пим, по обыкновению, тщательно все спланировал, и комитет вернулся в палату с отменной быстротой, что послужило началом общим прениям. Воспользовавшись представившейся возможностью, Энтони потребовал слова.
– Несомненно, лорд Страффорд и здесь, и в Ирландии совершил многое, требующее пристального рассмотрения, – сказал он, обведя взглядом соратников. – Достойны ли его деяния зваться изменой? Этот вопрос должен решить суд. Но мы не должны допустить, чтобы они остались незамеченными, дабы и остальные впредь помнили, где пролегают границы закона и справедливости. Всенепременно, джентльмены – давайте пошлем Лордам требование о его отставке!
Садясь, он со злым удовольствием отметил гримасу изумления на лице Пима. «Ты думаешь, будто я поддерживаю тебя и твою клику. Но это не ради вас. Это – ради Луны».
Известий от Керенеля пока что не поступало, хотя в Файф он уже прибыл. Да, безумцы с железными ножами при дворе более не появлялись, однако смута-то продолжалась. Посему им с Луной требовались сведения, имевшиеся у Эоху Айрта, а для этого необходимо было избавиться от Томаса Уэнтворта, графа Страффорда.
В кои-то веки Энтони был рад Пимовым нападкам! Конечно, клику Пима и многое из того, за что они ратовали, он по-прежнему презирал, но в данном вопросе на время оказался с ними заодно.
Вскоре Энтони вызвали запиской в Старый двор. Выйдя наружу, он обнаружил посреди булыжной мостовой ожидавшего его Бена Гипли.
– Отставки и суда над графом они уже потребовали? – спросил тот, едва поздоровавшись.
– Да, – отвечал Энтони. – Пим и прочие отправили требование в Палату лордов.
Гипли со злобою выругался.
– А Страффорд только-только вернулся! С утра отбыл в Уайтхолл, для разговора с королем, а назад явился – пяти минут не прошло, я видел. Проклятье!
Его ругань привлекала слишком много внимания. Между тем, во дворе они были далеко не одни. Парламент едва начал слушания, но улицы Вестминстера уже заполонили целые толпы народу. То были те самые подмастерья и чернорабочие, докеры и моряки, что ранее в этом году осаждали дворец архиепископа Лода. В последнее время уличные беспорядки, несомненно, вдохновляемые Пимом и прочими, сделались обыкновенной чертой лондонской жизни. Оттащив Гипли в сторону, Энтони понизил голос:
– Темер желает его устранения. Луна велела мне сделать это, если сумею. Отчего идти на попятный сейчас?