Хамелеон
Шрифт:
Только сейчас я поняла, что у него абсолютно непроницаемые глаза. Что бы ни выражало его лицо, как бы очаровательна не была его улыбка, выражение глаз понять было невозможно.
— Почему же? Я прошу этого не просто так. Вы получите хорошее… вознаграждение.
Он слегка улыбнулся.
— Вы будете удивлены, но это немного противоречит моим принципам.
Я была действительно удивлена. Принципы и Жермен?
— Мадам Рошар, я не знаком лично с бароном, но очевидно, что он плохой муж… Могу ли я предполагать, что он станет хорошим отцом? А вы — хорошей матерью… В чем
Эти слова, сказанные спокойным мягким тоном меня отрезвили. Я ощутила стыд, потому что он был прав, и злость, потому что прав был он.
— Странно слышать такие слова от проститутки, пусть даже очень дорогой!
Он даже не перестал улыбаться в ответ на мое оскорбление. Тогда я подумала, что он абсолютно лишен собственного достоинства.
Время — наш самый жестокий враг. Потому что оно беспристрастно. Я чувствовала, как полностью и безвозвратно теряю себя.
Как ни мало мы общались с Морисом, я не могла и слова сказать ему без резкостей. Каждая мелочь выводила меня из себя, я все чаще срывалась на тех, кто не мог мне ответить, так что прислуга иначе, чем стервой уже не называла. За глаза, конечно.
Не менее язвительный и вызывающий тон я невольно принимала со светскими знакомыми. Когда я спохватывалась и брала себя в руки, было уже поздно. Мориса бесили мои выходки. Мне — было все равно. Неужели это подобие существования, — то, что было мне предназначено?!
Я стала бояться себя, после того, как осознала, что долго и подробно выискиваю в книге описание ядов. Никогда не думала, что мысль о собственной смерти меня не испугает, а мысли о смерти другого человека принесут настолько глубокое удовлетворение. Вполне понятно, что на фоне всего этого я просто не заметила исчезновения Жермена. Его нет? Какое облегчение! Значит, мне не придется видеть того, кто сумел меня прочесть!
Мне без труда удалось убедить Мориса в необходимости своего внезапного посещения Шато-Виллен. Он был только рад избавиться от моего присутствия, так тяготившего его в последнее время. Его карьера шла в гору, я становилась не нужной.
Вначале я наслаждалась непривычной тишиной и свободой. Мне казалось, что я наконец нашла покой, которого хотела. Но разве можно убежать от себя…
На самом деле отъезд ничего не решал, но мысль о возвращении во Париж повергала меня в ужас.
Дом мой, где ты?! Даже здесь, в мире моего детства, делать мне было уже нечего. Виноградники были в порядке, управляющий прекрасно вел дела, фамильное достояние уже вполне могло самостоятельно выбраться из закладных. Я спасла свой дом. Вот только дом ли?
И какой ценой! Мне начало казаться, что родные стены смотрят на меня с осуждением зато, что я продала себя… А я их — возненавидела! Я возненавидела их за годы, проведенные с Морисом, за 'мадам Рошар', за наш брак, оказавшийся не такой уж хорошей сделкой. За пристальный понимающий взгляд отца.
Он никогда не ждал от нашего брака ничего хорошего, но и ничем не мешал мне, потому что для его обожаемых виноградников
Мой отец молча принял мой брак. Глупо было бы винить его за мои ошибки, но невозможно было не признать, что с этого дня между нами легла пропасть молчания, которая с каждым днем делалась все более непреодолимой и невыносимой.
— Быть может тебе стоит поехать на воды? — однажды осторожно предложил мне отец.
Я равнодушно согласилась с этой идеей. Никакие 'воды' были мне не нужны, но я отчаянно искала место, где меня не будет преследовать необходимость что-то делать, о чем-то думать, и удастся хоть не много привести в порядок свои мысли.
Баллис, когда он не наводнен светской праздношатающейся толпой, оказался небольшим, тихим и уютным местечком. Сезон заканчивался, почти все отдыхающие уже разъехались, так что снять приличный номер в семейном пансионе на неопределенный срок не составило бы проблемы. Однако я решила по-другому, облюбовав для себя один из небольших коттеджей на склоне, благодаря чему сразу же заработала репутацию загадочной и эксцентричной особы.
Я не взяла с собой даже горничной. Кроме экономки, кухарки и уборщицы в одном лице, в домике больше никого не было, и день полного одиночества, отсутствия примелькавшихся человеческих лиц — оказался таким счастьем, что мне даже не хотелось садиться за обязательное письмо Морису дабы сообщить как я добралась и устроилась. Пустая формальность, а у меня опять разыгралась бы мигрень от потуг придумать что-нибудь полагающееся. Вместо этого, я отправилась на прогулку, выбрав самое простое из своего мало пригодного для обычной жизни гардероба.
Я наслаждалась прекрасным днем. Синее высокое небо, горный воздух, зеленые склоны и минимум ненавистных людей вокруг — действительно оказались хорошим лекарством. Впервые за очень долгое время я ощущала что-то, кроме тоски, злобы и отвращения. Вообще что-то чувствовала. Я вернулась к себе в лучезарном настроении, самом лучшем настроении за последние несколько лет. Со дня свадьбы, если быть точной.
К вечеру меня все-таки заела совесть, и я села за письмо, что бы завтра его отослать прямо с утра. Несколько коротких строчек о красотах природы были искренними, а Морису этого хватит.
Спать не хотелось, но эта ночь того стоила. Я сидела на балконе и искренне верила, что готова провести так всю жизнь, и никто мне не нужен.
Утром лично занеся письмо в почтовое отделение, я снова отправилась бродить по городу. Я заходила в магазинчики, слушала местные сплетни, зачем-то купила цветы… как всегда, но сегодня мне казалось, что весь мир сияет улыбкой.
Вернувшись в дом, оказалось, что делать мне решительно нечего и ничего не хочется, и решила сделать небольшую прогулку, выбрав самый дальний источник, а чуть раньше я заметила место, откуда должен был открываться замечательный вид.