Хан Кене
Шрифт:
Отослав жену и дочь с одним из откочевывающих мятежных аулов, туленгут Абдувахит вернулся к своему пепелищу. Сердце его щемило от неутешной обиды и горя, глаза застилал туман. Мысли его путались, и он не знал, с чего начинать. Ему казалось, нет лучшего решения, чем убийство Конур-Кульджи. Только зарезав оскорбителя, смоет он это позорное пятно!..
Решившись, Абдувахит стал день и ночь наблюдать за домом Зейнеп, младшей жены ага-султана. К самой юрте он не мог подойти, потому что ее непрерывно охраняли нукеры. Как-то утром он увидел из засады — стражу сняли, но не знал, что Конур-Кульджа уехал. Вечером того же дня два всадника подскакали к аулу со стороны
Отправив спутника к юрте Зейнеп, он улегся на сухом месте в ожидании вести от нее и вскоре уснул. Не зная отношений между отцом и сыном, Абдувахит подкрался к Чингису. «Чем лучше его сын моей дочери!» — подумал он и отсек спящему голову секирой.
Наутро Абдувахит подозвал пришедшего к воде ага-султанского каурого иноходца. Конь легко дался ему, потому что туленгут поил его из соски, когда тот был жеребенком. Привязав к шее коня торбу с головой Чингиса, Абдувахит стегнул каурого, а сам поспешил в стан Кенесары…
Целых три дня не поднимался с постели Конур-Кульджа и встал лишь тогда, когда родственники уже похоронили его сына. В душе он был доволен. Но сын все же сын, и нужно показать свое горе… Через неделю будут устроены богатые поминки, а пока что ага-султан с утра до ночи занимался подготовкой крепости к отражению нападения мятежников.
II
В огромной пустой белой юрте, словно тигр, попавший в клетку, ходил Кенесары. Он всегда так делал: хмурил жесткие брови, стискивал правой рукой рукоятку родового кинжала и много ходил, когда нужно было решиться на что-нибудь важное. Он и вправду был похож в такие минуты на хищного зверя: шея его напрягалась, шаги становились неслышными, глаза горели недобрым огнем. Боясь его гнева, никто в это время не нарушал его покой. Страшно было подвернуться ему под руку, когда он находился в таком состоянии…
Сегодня это продолжалось особенно долго. Шинель с полковничьими эполетами, которую по наследству носил Кенесары, была лишь наброшена на его плечи, и полы ее развевались на поворотах.
Вчера с берегов Сырдарьи прибыл лазутчик. Он привез известие, что куш-беги Бегдербека перевели в Аулие-Ату, а на его месте временно сидит Ляшкар. Положение казахов в связи с этим сильно ухудшилось, и можно рассчитывать на взрыв. И еще один интересный слух передал приехавший человек: якобы Мадели-хан, правитель Коканда, вступил в преступную связь со своей мачехой. Дело было не в соблюдении закона, а в том, что это получает огласку. Значит, кому-то выгодно свалить хана Коканда, а это следует иметь в виду…
Не судьба сырдарьинских казахов беспокоила султана Кенесары, а то, как можно использовать создавшееся положение для пополнения войска. Нужно подождать, пока окончательно созреет кокандский нарыв, и тогда уже действовать наверняка. К пятидесяти тысячам последовавших за ним дворов может прибавиться еще сто, а то и сто пятьдесят тысяч. Это уже серьезная сила!
А что, если созрел уже нарыв, и он напрасно медлит… Долго ли будут продолжать верить ему люди, которых он с таким трудом собирал весь этот год под свое знамя? Кто угадает, не начнут ли завтра они расходиться по всей степи. Ведь это же казахи. На многотысячный и плохо поддающийся управлению табун похожи они. Такой табун мчится по степи и все может снести на своем пути. Но если враг уловит тот единственный, знакомый опытным табунщикам момент и в нужном месте испугает его, то табун отхлынет назад. Тогда ничем уже не остановишь его: ни уговорами, ни плетью…
Нет, ни в коем случае нельзя допустить этого. Поэтому — больше шуму и крику сзади, чтобы обеспамятевший табун уже не видел ничего перед собой и мчался только вперед, без оглядки, заполняя теплыми телами рвы и овраги, сметая любые заслоны!
До сих пор его джигиты громили лишь аулы враждебных ему султанов, грабили караваны на пути между Ташкентом и Кара-Откелем, участвовали в стычках с небольшими отрядами царских войск. Только на днях был захвачен большой караван купца Строганова вместе с охраной, которая стреляла по его сарбазам. Теперь пришло время перейти к более серьезным действиям. Этого ждут от него все, ждет чернь. Ведь не для нападений на караваны пошла она за ним. Если не показать сейчас людям, что он решился на большое дело, они отшатнутся от него, пойдут своим путем…
Да, пришла пора действовать! На его послания даже не отвечают, и в степи знают об этом… Несколько таких посланий направил он за это время западносибирскому генерал-губернатору князю Горчакову с предложением переговоров. Силы его все возрастали, и он рассчитывал, что царское правительство начнет наконец считаться с ним.
Последнее послание было отправлено совсем недавно: в начале месяца мамыр в год собаки, или же в мае 1838 года, по русскому летоисчислению. Он написал его сразу по возвращения в Сары-Арку после зимовки на берегах Чу и Сарысу. Верные люди — Табылды Аоктыулы и Кошимбай Казангап-улы — повезли это важное письмо в Омск. Каждое слово из него помнил он и теперь, шагая из угла в угол, повторял…
"Его сиятельству господину генерал-губернатору от Кенесары Касым-оглы из дома хана Аблая… Послание…
Доводим до Вашего сведения, что я стремился установить мир и согласие между нашими двумя царствами. Однако ж, как нам стало известно, Ваше сиятельство подозревают, что мы переманиваем на свою сторону Ваших людей. Я хочу сообщить Вам: без нашего согласия Вы построили уездные города на землях, принадлежащих моему деду — хану Аблаю, ввели свои налоги, поставив моих подданных в невыносимые условия. Мы недовольны этим и не можем продолжать оставаться в вашем подчинении, пока не будут отменены эти налоги. Как бы Вы себя чувствовали, если бы то же самое случилось в Российском царстве? Вы должны понимать наше положение.
По принадлежащему мне праву я присоединил к себе казахов Баян-Аульского, Каркаралинского и Акмолинского округов. Уповаем на Бога при этом, что объединение наших земель будет продолжено. Было бы лучше всего, чтобы мы продолжали существовать самостоятельно, и тогда не было бы у вас более добрых соседей.
По дошедшим до меня слухам, Вы ставите перед собой задачу нарушить наши отношения с Кокандом и Бухарой. Но, как единоверцы, они обязаны помогать нам…
Как было бы хорошо, если бы мы жили в дружбе и согласии… Однако ж уездные начальники ездят по степи и под видом законных сборов на проведение выборов отбирают у казахов лучших лошадей, вещи и ценности. Несмотря на закон о неприкосновенности личной собственности кочевников, уездные чиновники не принимают никаких мер к вымогателям, допускают беззакония, грабеж и насилие. Ведь немало времени прошло, как Ваши люди угнали с собой жену, двух снох и дочь казаха из Жортуыльской волости Азанбая, а также одну вдову. О месте, где находятся они сейчас, ничего не известно…