Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник)
Шрифт:
— Ну, кого выбираешь? — спросила она.
Но я не могла прочитать имена: слова плясали у меня перед глазами. Буквы расплывались, уползали со строчек, а каждая фотография казалась совокупностью абстрактных форм. На мгновение мне почудилось, что я свихнулась.
Но затем я дошла взглядом до восьмой рекомендованной пары, Конрада Хэлоуэя. Вот тогда я поняла, что действительно схожу с ума.
Фото было то же самое, что на его удостоверении личности, которое я хранила у себя в комнате, засунув в носок и запрятав в ящик с нижним бельем. Я разобрала основные
Меня вдруг встряхнуло, как будто душа моя, которая пылилась и пребывала в бесполезности, наконец пробудилась. В один миг все мгновенно заработало: сердце колотилось, грудь напряглась, а легкие сжимались.
— Он, — произнесла я спокойно.
И показала, ткнув пальцем ровнехонько в переносицу, между глаз. Фотография была черно-белая, но я прекрасно помнила его глаза, светло-карие, как скорлупа лесного ореха.
Мать нагнулась к странице.
— А он не староват?
— Его недавно перевели в Портленд, — парировала я. — Он служил в инженерных частях. Работал на стенах. Видишь? Тут так написано.
Мать натянуто улыбнулась:
— Ну, ладно. Как хочешь.
Она неловко похлопала меня по колену. Она и прежде не была ласковой. В нашей семье не принято прикасаться друг к другу, не считая тех случаев, когда пьяный отец отвешивал матери оплеуху.
— Я горжусь тобой.
Кэрол перегнулась через спинку сиденья.
— Он не похож на инженера, — заявила она.
Я отвернулась к окну. По дороге домой я мысленно повторяла его имя, и оно превратилось в тайный ритм: Конрад, Конрад, Конрад. Моя секретная музыка. Мой муж. Это растекалось по сознанию, по всему моему телу, пока я не ощутила четкие слоги в кончиках пальцев. Конрад.
И тут я осознала, что исцеление не сработало.
Сейчас
Свет выключают, и в отделении начинается ночной шум: бормотание, стоны и плач.
Я помню другие звуки — кваканье лягушек, гортанное и печальное, и сопутствующий ему стрекот цикад. Маленькая Лина сложила ладони чашечкой и держит в них светлячка, повизгивая от смеха.
Узнаю ли я внешний мир? А Лину?
Томас предупредил, что подаст мне сигнал. Но тишину никто не нарушает. Во рту у меня сухо, как на пепелище.
Я не готова. Не сегодня. Сердце лихорадочно бьется, сбиваясь с ритма. Меня бросает в пот и трясет.
Я едва могу стоять.
Внезапно меня встряхивает. Оказывается, без предупреждения взвывает сигнализация — пронзительный, непрерывный вой снизу, приглушенный слоями камня и цемента. Хлопают двери, слышатся крики. Должно быть, Томас включил ее в соседнем отделении. Охранники помчатся туда, предполагая попытку побега или, может, убийство.
Вот мой сигнал.
Я встаю и сдвигаю койку, открывая дыру в стене, и протискиваюсь в нее. Моя самодельная веревка лежит свернутая на полу. Я продеваю один ее конец сквозь металлическое кольцо в двери и крепко завязываю.
Я
Я бросаю свободный конец веревки в дыру и слышу, как она хлопает на ветру. В первый раз с тех пор, как меня посадили в тюрьму, я благодарю Бога за то, что в Крипте нет окон. По крайней мере, с этой стороны.
Я проскальзываю в лаз головой вперед, мои плечи встречают сопротивление. Мягкий, влажный камень осыпается мне на шею. Дыхание перехватывает от вони какой-то тухлятины.
Пока!
Тревожная сигнализация завывает мне в ответ.
Потом я протискиваюсь дальше и застываю на головокружительной высоте, футов сорок пять, не меньше. Внизу темнеет река, в которой отражается луна. А веревка, будто спряденная из белой воды, течет вертикально вниз, к свободе.
Я хватаюсь за нее. Перебирая руками, я вытаскиваю свое тело из каменной норы.
А потом падаю.
Мои ноги соскальзывают, и я описываю полукруг, молотя ступнями по воздуху. Я резко торможу, веревка обмотана вокруг моих запястий. Сердце норовит выскочить наружу. Сирены визжат, пронзительно и истерично.
Я замираю, не в силах двигаться. Почему-то мне вспоминается весенняя уборка за год до ареста, и огромный паук, обнаруженный за зеркалом в спальне. Десятки насекомых недвижно висели в пыльной паутине, а только одно еще слабо дергалось, пытаясь вырваться.
Вой прекращается. Безмолвие ошарашивает меня, как пощечина. Надо двигаться. Я слышу теперь грохот реки и шорох ветра в ветвях. Я медленно ползу вниз, обхватив веревку ногами и раскачиваясь. Мочевой пузырь переполнен, ладони горят. Я ужасно боюсь замерзнуть.
Хоть бы не сорваться!
В тридцати футах от воды хватка моя слабеет, и я пролетаю в свободном падении, прежде чем мне снова удается ухватиться за веревку. Из горла вырывается вскрик, и я прикусываю язык.
Но пока я в безопасности.
Дюйм за дюймом. Спуск длится целую вечность. Я уже не обращаю внимания на то, что ободрала кожу до крови. На ткани комбинезона выступили красные пятна, но я не чувствую боли. У меня все онемело от изнеможения.
Вдруг я понимаю, что мне осталось преодолеть семь футов. Внизу — черная река Презампскот, сгнившие бревна и камни, оплетенные льдом. Я молюсь о благополучном приземлении. Главное — попасть не в воду, а в громоздящиеся по берегам сугробы. Наверное, они мягкие, как подушки…
Я разжимаю руки.
Тогда
Я выполнила свою часть сделки. Я не стала создавать моей семье никаких проблем. В течение месяцев, предшествующих брачной церемонии, я соглашалась со всем и делала, что велят. Любовь росла во мне, как восхитительная тайна. То же самое повторилось, когда я была беременна Рэйчел, а затем Линой. Я могла сказать, что забеременела, еще до того, как это подтверждали врачи. Были и нормальные изменения: набухшая, чувствительная грудь, обострившийся нюх, тяжесть в теле. Но я ощущали и нечто иное. Рост и развитие кого-то прекрасного, чуждого и при этом — моего. Мое личное созвездие. Звезда, растущая у меня в чреве.