Ханс Кристиан Андерсен
Шрифт:
Далеко внизу, в лиловой тени гор, остался спящий Неаполь. Группа датских путешественников, среди которых были Герц и Андерсен, верхом на мулах поднималась по крутой тропинке. Земля вокруг была выжжена лавой. Впереди высился кратер Везувия. Густое облако дыма над ним было похоже на дерево с огненными корнями — струями лавы, медленно текущими по склонам.
Темнело, и мулы шли все медленнее и осторожнее.
— Все, синьоры! — сказал, наконец, проводник. — Дальше подниматься опасно.
Внезапный грохот почти заглушил его слова. Багровая вспышка озарила небо, раскаленные камни вылетели из вулкана, как стая огнекрылых птиц.
— Берегись! — закричал проводник.
Порыв душного ветра обдал путешественников запахом гари и тучей золы.
— Дальше, пожалуй, и незачем
— Ну что вы! — запротестовал возбужденный Андерсен. — Мы вполне можем пробраться пешком еще немножко, ну хоть до того уступа!
И, таща за собой маленького спотыкающегося Герца, длинноногий поэт храбро зашагал вперед по колено в пепле. Подошвы начало припекать — лава под ногами еще не совсем остыла, — но что за беда! Зато вот она, прямо перед ними, грозная красота огнедышащего чудовища.
Андерсен замер на месте, бормоча родившиеся тут же стихи:
Снег в расщелинах сверкает, Будто стая лебедей, Грозный конус потрясает Прядью огненных кудрей… Месяц меркнет в клубах дыма, Мы стоим не шевелясь. Гром и пламя, камни мимо Низвергаются, дымясь…— Нет, это невозможно, — взмолился Герц. — Ради бога, вернемся. Похоже, что я уже вывихнул ногу!
Осторожно поддерживая спутника, Андерсен отвел его в безопасное место.
Спустившись вниз, путешественники не нашли в спящем городке ни одной открытой лавочки, где можно было бы раздобыть еды, ни одного экипажа. Голодные и усталые, покинутые другими спутниками, Андерсен и Герц медленно шли к Неаполю. Дорога была тиха и пустынна, домики с плоскими кровлями ярко белели под луной. Позади в темной глубине моря отражались багровые отсветы пламени.
— Просто как в сказках «Тысячи и одной ночи»! — вздохнул Герц, забыв на миг о больной ноге. — А расскажешь дома, упрекнут в романтическом преувеличении… У вас уже, кажется, готово стихотворение, Андерсен?
— Да, разумеется! Как же можно видеть перед собой такое потрясающее зрелище и не попытаться воплотить его в слова? Слушайте! — И поэт прочел только что сложенные стихи.
— Неплохо, — сочувственно сказал Герц. — Вам всегда удавались описания природы, так же, впрочем, как и юмористические картинки… Но все-таки сознайтесь, что Гейберг был прав, когда назвал вас импровизатором. Минутного вдохновения недостаточно, необходима тщательная отделка, шлифовка каждой строчки.
— А я и не отрицаю правоты Гейберга! — горячо воскликнул Андерсен. — Только слово «импровизатор» мы с ним понимаем по-разному. Он хотел этим словом уколоть меня: поверхностные, дескать, у него стихи! Но ведь дело-то в том, что нельзя всех поэтов мерить одной меркой. Некоторые пишут медленно, подолгу раздумывая над каждой строчкой. У других замысел созревает молниеносно, но он тоже не рождается на пустом месте, а опирается на чувства и впечатления, накопленные раньше. Сколько мы с вами встречали в Италии уличных импровизаторов, мгновенно сочиняющих стихи на заданную тему! Вы видели, с каким воодушевлением они декламируют и как жадно их слушает собравшаяся толпа? У Гейберга такой успех вызвал бы только ироническую усмешку, он хочет писать прежде всего для знатоков, ну и пусть, это его дело. А мне… мне дороже всего было бы, если б меня слушали и понимали такие вот простые рыбаки и ремесленники. Уверяю вас, эти люди великолепно отличают плохое от хорошего! Скажу вам откровенно, Герц: я недавно начал новую вещь, и она так и называется: «Импровизатор». Посмотрим, сумею ли я в ней выразить то, что мне хочется, и убедить читателей в своей правоте…
— Что ж, могу только пожелать вам удачи, — заметил Герц, слегка пожав плечами.
Снова в Копенгагене. За окном — холодная зеленая вода залива и мачты кораблей, готовых отправиться в далекое плавание. И сентябрьское небо, низкое, свинцово-серое.
От донимавшей его тоски по Италии и от мыслей о денежных затруднениях Андерсен спасался за работой. Рукопись «Импровизатора» росла с каждым днем, и было уже ясно, что это не повесть,
Детство Антонио, проведенное под крылышком любящей матери, раннее сиротство и горькая зависимость от знатных покровителей, годы учения в иезуитской коллегии и пробуждение поэтического таланта — все это было написано еще в Италии. Теперь Андерсен вместе со своим героем переживал его неудачную любовь к кроткой Фламинии, дочери римского вельможи, покровительствующего Антонио. Фламиния была добра к Антонио, с ней он делился своими заветными мечтами, ей он читал свои стихи. Но родные девушки с детства предназначили ее в монахини, и она должна была умереть для мира. Да и в любом случае разве потерпели бы гордые аристократы, чтоб нищий поэт стал членом их семьи? При всей своей доброте они относились к Антонио сверху вниз, о равенстве не могло быть и речи! А в светских гостиных каждый вылощенный франт, разбирающийся только в скаковых лошадях, каждый пошляк с «положением в свете» брался поучать молодого поэта, никто не верил в его талант, лишь смирение и послушание ставились ему в заслугу. Он чувствовал себя связанным по рукам и по ногам властной опекой своих покровителей, но не находил в себе сил порвать тягостные путы… В эту правдивую картину вдруг врывался пестрый хоровод романтических приключений: роковая дуэль, бегство, дни, проведенные в плену у разбойников, неожиданные встречи и разлуки с черноглазой певицей Аннунциатой и таинственной слепой нищенкой дивной красоты. Здесь Андерсен отдавал дань распространенному в те времена вкусу к «загадочному и необычайному». Но при этом он пользовался любым случаем, чтобы нарисовать еще одну живописную картинку из своих итальянских впечатлений, строго следуя истине в своих описаниях постоялых дворов, старинных храмов, шумных улиц Неаполя, народных праздников.
Слепая красавица в нищенских лохмотьях тоже не была плодом его воображения: он действительно видел ее во время посещения древнего города Пестума, где растения поразили его своей пышностью, а жители — ужасающей бедностью. Нежное задумчивое лицо девушки, ее роскошные темные волосы, украшенные фиалками, врезались ему в память. Не могло быть сомнений, что она так же добра и благородна, как прекрасна! С какой радостью он помог бы ей, сделал ее богатой, счастливой! Но что может сделать бедняк-поэт, который и сам-то с трудом перебивается со дня на день? Только одно: перенести прекрасную незнакомку на страницы своего романа и хотя бы там позаботиться о ее благополучии.
И слепая нищенка попала в роман, получив имя Лара. В конце романа Андерсен щедрой рукой осыпал героя и героиню всеми возможными благами: Лара прозреет, станет приемной дочерью богатого вельможи, Антонио женится на ней, и оба будут безоблачно счастливы — надо же наградить их за все перенесенные и в жизни и в романе горести!
23 сентября 1835 года в «Копенгагенской почте» было напечатано такое объявление:
«Роман X. К. Андерсена «Импровизатор» должен выйти в свет в марте; немецкий перевод романа уже готовится г-ном проф. Крузе. Желающим подписаться на роман предлагается возможно скорее посылать соответствующие заявления университетскому книготорговцу г-ну Рейцелю. Цена для неподписавшихся будет, в виду того что роман превысил предполагавшиеся размеры, значительно выше, чем подписная цена, т. е. 1 ригсдалер 64 скиллинга за обе части».
Это был результат длительных битв за устройство романа в печать, которые пришлось вынести Андерсену. Издатель Рейцель, напуганный дурными отзывами критики об «Агнете» и слухами в гостиных о «полном упадке таланта» Андерсена, требовал, чтоб автор заранее обеспечил «хотя бы сотню» подписчиков. Но их оказалось всего восемнадцать. В конце концов Рейцель согласился рискнуть, и теперь уже корректуры романа шли полным ходом. Во всех этих хлопотах Андерсену, по обыкновению, помогал Эдвард (наметившийся между ними разрыв не состоялся благодаря усилиям старого Коллина), хотя успех «Импровизатора» казался ему более чем сомнительным. Роман об Италии! Мало ли их написано? Неужели Андерсен надеется сказать что-нибудь новое, интересное? Вряд ли! Ведь он опять пишет о самом себе. Осудила роман за «ребячливость» и фру Вульф, едва прослушав несколько страниц из начала. А постоянной заступницы и утешительницы Андерсена, Иетты Вульф, не было рядом: она, в свою очередь, отправилась путешествовать по Италии… Как завидовал ей Андерсен!