Ханский ярлык
Шрифт:
— У врага панцирь, его не пробьешь.
— Надо целить в места открытые, скажем, в горло или в глаз.
— Но это ж больно.
— Хе-хе-хе, милый княжич,— засмеялся Прохор,— Конечно, больно, а то и смертельно. Но с врагом для того и сходятся, чтоб выяснить: кто кого? Если ты его пожалеешь, то уж он-то тебя обязательно поразит. Ты этого хочешь?
'Веверица — белка; пушной зверек (ласка, горностай, белка). Шкурами платили дань.
— Нет, не хочу.
— Значит, целься быстро, стреляй метко. И помни: тугой лук — что верный друг.
Помимо разных стрел изготовил Прохор княжичу и сагайдак — чехол для лука из тисненой кожи, колчан для стрел и даже щиток-наруч.
— Вот наруч. Будешь всякий раз перед стрельбой надевать на левую руку, чтоб тетива не била тебя по запястью.
Все показал мастер княжичу, даже как целиться и стрелять из его лука. И, выпустив для примера три стрелы, все их всадил в затесь одну к одной. Михаил поразился такой меткости:
— Ну, ты молодец, Прохор!
— То навык, Михаил Ярославич,— спокойно отвечал умелец.— Какой бы я был мастер, если б не умел стрелять. И ты, если постоянно будешь натариваться, будешь стрелять так же.
Михаил последовал совету Прохора и очень скоро неплохо стал стрелять. Не отставал от него и Сысой, правда, лука настоящего у него не было, обходился самодельным. Но, главное, молочный брат княжича хорошо набил руку в метании ножа, и это ему отчего-то больше нравилось.
За три года, что прошли после пожара, Тверь отстроилась, и, дабы снова не загорелась, князь Святослав Ярославич настрого запретил летом топить печи в избах, а чтобы готовить пищу, велел устраивать летние печи на огородах, подальше от построек и плетней. В избах велено было свечи зажигать и ставить лишь на тарелях с водой. А у кого светцы лучинные, тем велено было обязательно под светцом ставить лагушку7 с водой или другую широкую посудину, чтобы искры от лучины, падая вниз, в воду, гасли.
За исполнением этих велений строго следили тиуны8, десятские, сотские. И если у кого из мизинных обнаруживали горящую лучину без посудины с водой, того нещадно секли. А ежели в этом уличали кого из вятших людей — дружинника или боярина,— на того налагался штраф от двух до десяти гривен. Это были немалые деньги, если корова тогда стоила гривну.
Призвав к себе однажды Михаила, князь Святослав заговорил:
— Ну что, брат, тебе уж одиннадцать лет, пора, наверно, и в поход идти. Дед-то наш, Ярослав Всеволодович, Царствие ему Небесное, в эти годы и отправился в свой первый поход.
— Я готов,— отвечал Михаил, не скрывая радости,— На кого пойдем?
— На великого князя Дмитрия Александровича.
— Как? На своего? — удивился княжич.
— А вот так, Миша. Он ведь за рубеж бегал от Андрея-то, привел чуженинов, сейчас сидит в Переяславле, сбирает полки, сказывают, на нас идти готовится.
— Но он же со своим братом Андреем поссорился, мы-то при чем?
— Ты что, трусишь,
— Я? Трушу? — покраснел от возмущения княжич.—Да я... Да если хочешь знать...
— Ну, значит, едешь,— сказал Святослав, вполне удовлетворенный, что заставил возмутиться брата.
Для отрока обвинение в трусости страшнее смерти.
— Ладно, не сердись,— полуобнял Святослав брата.— Андрей Александрович сейчас в Орде, так что мы должны упредить Дмитрия. Я же не один иду, со мной и московский князь.
— Данила Александрович?
— Ну да. И новгородцы полк прислали.
— А Сысоя можно взять с собой?
— Какого Сысоя?
— Брата моего молочного.
— Он зелен еще для рати.
— Но я же еду.
— Ты — другое дело. Ты — будущий князь, тебе пора на-тариваться полки устраивать, исполчать. А Сысою подрасти надо. Заусеть хотя бы.
— Как заусеть?
— Ну, ус отрастить...
Отпустив брата, князь Святослав призвал к себе его кормильца.
— Поедешь в поход с Михаилом ныне. Идем на Переяславль. Мне будет не до отрока, объясняй ему все сам. Если случится сеча, пусть со стороны смотрит, не суется. Скажешь, мол, князю самому не обязательно лезти в пекло, на то воины есть. Его, мол, дело — управлять.
— Хорошо, Святослав Ярославич, я знаю свое дело.
Из Москвы от князя Данилы прискакал гонец с грамотой, в которой было сказано, что он будет ждать Святослава у Дмитрова, откуда они и пойдут вместе на Переяславль.
Новгородцев к Твери привел посадник Семен Михайлович — уже немолодой муж с прошитой проседью окладистой бородой, в бахтерце из тускло поблескивавших блях.
Дружина тверская выезжала из города через Владимирские ворота. Новгородцы в это время уже уходили вдоль Волги за своими телегами, на которых везли не только свое пропитание, но и доспехи с оружием. С их стороны доносилось пение.
— Давай догоним их,— предложил Михаил пестуну.
— Давай,— согласился Александр Маркович.
И они поскакали, обогнали свой полк, догнали новгородцев, перевели коней на шаг. Новгородцы пели весело и лихо, и эхо в лесу им вторило: Эх, заратились славяне, Скидавали сапоги, ги-ги-ги, И врага рубили славно, Как положено всегда, да-да-да.
Отзве-отзвенела сеча, Обуваться нам пора, ра-ра-ра, Но остались без хозяев Сто четыре сапога, га-га-га.
Тонкий голос хватал ввысь со слезинкой: Ох, не жди, хозяйка, к дому Славянина своего, го-го-го.
И хор подхватывал: Ему оченьки вынает Черный ворон во степи, пи-пи-пи.
Но все равно веселье перебивает слезинку: Кружат вороны над нами, Ждут поживы поклевать, вать-вать-вать, Но пока нам светит солнце, Мы не станем горевать, вать-вать.
И словно эхо звучало повторно и звонко: И-эх, мы не станем горевать, вать-вать.
— А кто это — славяне? — спросил княжич пестуна.
— Это новгородцы так себя называют в отличие от полян.
— А поляне — это киевляне? Да?
— Совершенно верно. Молодец, что помнишь.