Ханский ярлык
Шрифт:
— Вот наша ведерница,— сказала с порога.— А ну-к, Настя, бери княжича. Корми.
— Садись сюда,— указала княгиня на край своего ложа.
Настя умело подхватила ребенка, достала через ворот рубашки большую белую грудь, сунула сосок в ротик княжичу.
Тот клещом вцепился в нее, засосал быстро, жадно. Настя, улыбаясь, бормотала:
— Кушай, батюшка, кушай, Ярославич.
— Мишей назовем,— сказала княгиня, умиротворенно откидываясь на подушки.
Теперь ей можно было не опасаться за жизнь ребенка — нашлась кормилица. А княжич сосал
— Пожалуй, хватит для начала,— сказала погодя Михеевна.— А то объесся, срыгнет все.
Настя отобрала грудь, спрятала ее, положила ребенка рядом с княгиней. Спросила нерешительно:
— Ну, я пойду?..
— Иди. Спаси тебя Бог.
После ухода кормилицы Ксения Юрьевна, любуясь ребенком, сказала:
— Какой он красный.
— Небось покраснеешь,— заметила Михеевна,— едва не сутки выбирался на волю. Думаешь, только ты тужилась. Ему тоже досталось. Как с кормилицей будем? Куда ее?
— Да, может, у меня еще появится молоко.
— Вряд ли. А если и появится, нельзя его подпускать. Он уж Настиного вкусил. Твоего может и не схотеть. Да и вредны для него эти перемены, кабы худа не было. Придется Настю пристегивать. Как решим? Ей отдадим княжича или еще как?
— Нет-нет,— возразила Ксения Юрьевна,— Я хочу, чтоб он рядом был.
— Выходит, и Настю переселять сюда из коровника?
— Ну а что ж делать?
— Беспокойство тебе будет, княгинюшка. Она со своим сосунком явится, в два-то голосища взревут.
— Тогда поселите ее в соседней горнице.
— Там княжна Ефросинья с няней.
— Пусть в другую переберутся. Кстати, Михеевна, позови дочку.
Ефросинья, которой едва минуло два года, вошла в опочивальню к матери настороженно, встала у порога.
— Подойди ко мне, доченька,— позвала ласково княгиня.
Девочка приблизилась, глядя на мать расширенными глазами, ровно не узнавая.
— Что с тобой, Ефросиньюшка, разве не узнала маму?
— Не узнала,— пролепетала девочка.
— Это я, доченька, я. Я вот тебе братца родила. Хочешь взглянуть?
— Хочу.
Она с удивлением и нескрываемым любопытством рассматривала новорожденного.
— Ну как? — спросила княгиня.— Нравится?
— Нравится,— согласилась девочка и, протянув руку, потрогала пальчиком щеку братца. Тот сразу повернул в эту сторону лицо, стал ловить ртом, зачмокал губками. Девочка испуганно отдернула руку.
— Не бойся,— улыбнулась мать.— Это он думал, что его кормить собираются.
Так по воле случая Настю-коровницу из клетушки, лепившейся к хлеву, переселили вместе с новорожденным ее сыном Сысоем в великокняжеские хоромы. Мало того, и кормить стали ее с княжеского стола, обильно и вкусно. И Михеевна — ближняя боярыня княгини — сама подхлестывала кормилицу:
— Ешь, еще, девонька как следоват, чай, княжича кормишь.
Само собой получилось так, что княжич Михаил днем находился у матери, куда на время кормления приходила Настя, кормила и уходила к своему сыну Сысою за стенку. Но на ночь она забирала княжича к себе,
Однажды, уже оправившись от родов, Ксения Юрьевна зашла к Насте.
— Ого! Твой-то Сысой здоровущий какой! — удивилась княгиня, невольно позавидовав.
Уловив в голосе княгини ревнивые нотки, Настя отвечала добродушно:
— Он, матушка княгиня, от роду такой, в отца дался.
— А кто отец-то?
— А ловчий ваш, Митяй.
— А-а, ну тогда другое дело.
По настоянию Ксении Юрьевны обоих детей одновременно крестил епископ Симеон и нарек их именами, данными им от рождения матерями их. Княжича — Михаилом, а молочного брата его — Сысоем.
Великого князя Ярослава Ярославича после отпевания положили в церкви святых чудотворцев Козьмы и Дамьяна. И великокняжеский стол воспринял брат его, Василий Яросла-вич, самый младший сын Ярослава Всеволодовича, родившийся после Батыева нашествия и возросший при татарском иге, с молоком матери всосавший страх перед Ордой. Даже нянька, убаюкивавшая его когда-то, пела жуткое: «Баю-ба-юшки-баю, жил татарин на краю. Он кафтан в реке мочил, саблю вострую точил. Саблей вострою махал, чтобы каждый детка спал. А кто только не уснет, того Батый заберет».
Ничего не скажешь, хорошая нянька была. Правдивая, пела княжичу всю правду, всю истину. И голос славный был у нее. Вот только княжич отчего-то худо засыпал. Нянька ворчала:
— На вас не угодишь. Спи давай.
И, повздыхав, заводила опять то же — про татарина на краю. А и правда, о чем еще петь, коли от татар житья русским не было.
2. ПОСТРИГИ
Великий князь Василий Ярославич не только стол от брата воспринял, но и стал в «отца место» родившемуся княжичу Михаилу. И пожалуй, это последнее было из-за отсутствия своих детей самым приятным для него обстоятельством.
С великокняжескими обязанностями хлопотно было князю Василию, одни огорчения. Если племянники, сидевшие по городам суздальским — в Переяславле, Ростове, в Москве,Ю признавали дядю главой, то новгородцы с первого дня уперлись и не допускали князя Василия на свой стол. Правда, отчасти в этом он сам был виноват — прежде чем явиться в Новгород, послал им требование: отринуть грамоты Ярослава Ярославича, по которым славяне шибко много воли забрали, оставив от княжеских прав рожки да ножки. Попустил им Ярослав младший, попустил.
Однако славяне славянами, а о княжиче Михаиле — своем крестнике — Василий Ярославич никогда не забывал. И едва минуло мальчику три года, как приехал великий князь в Тверь исполнить за брата обряд пострижения княжича, посвятить его в воины и вручить кормильцу для воспитания.
— Спасибо, Василий, что не забываешь сироту,— растроганно молвила Ксения Юрьевна.
— Как можно, невестушка, я, чай, ему в отца место, да и к тому ж крестный.
— У тебя, я слышала, забот и так полон рот.