Хаос
Шрифт:
— Хватит! Не вижу я никаких чисел! Ты меня не знаешь! Ты ничего про меня не знаешь!
А я думаю: «Вот и нет. Я вижу, как далеко тянутся твои годы. Я чувствую тебя рядом, чувствую, как мы любим друг друга».
— Замолчи, — говорит она. — Не говори ничего. Уйди.
— Кроме тебя, меня никто не понимает! Ну пожалуйста, давай поговорим!
Она поднимает руку и бросает в меня камнем. Загораживаюсь руками. Поздно. Он задевает меня по макушке.
— Черт! — кричу я.
Сгибаюсь пополам, пытаюсь передышать приступ боли, все заволакивает черным и красным. Поднимаю голову и вижу, как Сара исчезает в переулке.
Выпрямляюсь, но больно так, что меня аж к земле прижимает, будто гирей. Ковыляю следом за Сарой, шатаюсь как пьяный.
Длинные ряды домов, стоящих вплотную друг к другу. Между рядами позади домов — проулки. Сары — ни следа, поэтому я уже решаю сдаться и тут вижу на свалке у обочины гору банок из-под краски. Приглядываюсь к домам, кажется, одна калитка покачивается.
Она еле держится на петлях. Дворик за калиткой в полном хламе, дом еще хуже: окна или выбиты, или заставлены фанерой, на крыше не хватает черепицы. Неужели тут живут?
Прислоняюсь к стене напротив и гляжу на дом. Если стоять и не шевелиться, голова не так болит. Лицо чешется. Трогаю его пальцем — кровь.
У окна что-то движется. Я не вижу, что это и кто это, но там явно кто-то есть. Как быть, постучаться в заднюю дверь? Обойти спереди? Подождать?
Стою, думаю, и тут дверь открывается. Оттуда выходит какой-то тип. Высокий, тощий — тот самый, из машины. Шагает ко мне, и в руке у него бейсбольная бита.
Сара
Стою так, чтобы меня не было видно, у окна наверху. Оно приоткрыто на несколько сантиметров, так что мне все слышно. Винни я разбудила, но уговаривать его выйти не пришлось: он сразу увидел, как я перепугалась.
— Что ты тут делаешь? — говорит он. — Вали отсюда.
— Там, в доме, одна девушка, мне с ней поговорить надо.
От голоса Адама у меня все внутри леденеет.
— Да ну? А вот она с тобой говорить не хочет.
— Я никуда не пойду, — отвечает он. — Подожду тут.
Сдвигаюсь на миллиметр, чтобы все видеть. Винни остановился в нескольких шагах от Адама. Он, конечно, тощий, но вид у него внушительный.
Ну давай, Винни. Прогони его. Запугай, если нужно, пусть он только уйдет!
— Слушай, — говорит Винни, — я не хочу по-плохому, но гоняться за девушками по улицам — это лишнее. Так нельзя.
— Вообще-то бить людей по голове камнями тоже нельзя. Я хотел поговорить с ней, и все.
Чуть-чуть наклоняюсь вперед. Лицо у него все в крови — вся обожженная половина.
— Это она тебя так?
— Ага.
— Ты тот парнишка из больницы, да? Слушай, — говорит Винни, — не знаю, что тут у вас делается, но ты лучше уходи, а то хуже будет.
— Никуда я не уйду. Это важный разговор. Про ее граффити в туннеле. Ты про него знаешь?
Винни отходит на шаг. Отступает, чтоб его!
— Ну да.
— Она меня там нарисовала. Я там во всю стену!
— Ты ей снишься в страшном сне.
Замолчи, Винни! Заткнись, чтоб тебя!
— Чего?
— Картина. Это ее сон, он ей все время снится. В нем есть ты. Что ты там делаешь?
— Чел, я-то откуда знаю?! Вот и хочу разобраться!
Ну вот, Винни уже и руку с битой опустил. Какого черта?!
— Стой здесь, — говорит он и топает обратно в дом. Кричит с порога: — Сара! Все нормально. Просто парнишка.
— Я не хочу, чтобы он тут торчал! Я же просила — прогони его! Бога ради, Винни, да стукни ты его битой! Пусть проваливает!
— Он тебе просто пару слов сказать хочет… Не люблю я драться. Он же маленький еще. И вообще ты сама его отделала будьте-нате. Спускайся, он все равно не уйдет, пока не поговорит с тобой. Ну как, идешь?
Эх, Винни, слабак ты… Придется делать все самой.
Расстегиваю куртку, осторожно вынимаю Мию из слинга и кладу в ящик. Слава богу, она спит. Потом спускаюсь. И прихватываю в кухне нож.
Винни стоит в дверях. За его спиной видно Адама. Он уже во дворе. Проталкиваюсь мимо Винни.
— Ты тут лишний, — говорю я Адаму. — Намек понял?
Он поднимает руку к лицу, и я снова переношусь в кабинет рисования, на миллион лет назад, когда я потрогала его щеку. Тогда кожа у него была чудесная — гладкая, чистая, теплая. Поллица у него такими и остались, а вторая половина изменилась до неузнаваемости. Можно было бы сказать, что она обезображена. А я бы сказала, просто изменилась. Представляю себе, как снова касаюсь ее, и при этой мысли пальцы покалывает. Почему меня так тянет к нему, если в мире только два человека, которых я боюсь, и он один из них?
И вот он стоит передо мной, и рука у него в крови. Надо прогнать его, пока я не размякла.
— Ладно тебе, Сара, — говорит Винни. — Вдруг он тебе поможет?
Меня рывком возвращает в реальность. Ну, то есть, как я ее себе представляю.
— Мне? Поможет?! — Слышу, как собственный голос срывается на визг. — Вин, ты его не знаешь! Ты не знаешь, что он затевает! Это дьявол, Вин, сам дьявол! Пусть убирается! Пожалуйста, прогони его! Пожалуйста!
Меня несет, я горожу чушь и сама это понимаю. Вдруг я вижу себя их глазами: глаза вытаращенные, орет, бесится, еще и ножом размахивает. Кого я тут дурачу? Я же не собираюсь убивать Адама. Не хочу я ему ничего плохого делать — пусть уходит, и только-то!
— Сара… — тихо произносит он.
Я не могу иметь с ним дела. Не могу находиться с ним рядом. Пячусь в дом, бегу, спотыкаясь, в кухню. Роняю нож на пол, а потом падаю рядом, поджимаю ноги, сворачиваюсь в комочек. Слезы так и текут. Вот зараза! Какая я дура — плакать! Я никогда не плачу. Я сильная. Но тут как начала реветь — и не остановиться.
Я слышу, как они входят в дом следом за мной но не поднимаю головы. Ни тот, ни другой ко мне не приближаются. Ясное дело, мужчины: не понимают, что делать, когда женщина плачет. Надо было сразу сообразить: камнями и ножами мужчину не отгонишь, а стоит зареветь — и он пугается.