Харбин
Шрифт:
Сквозь дремоту он слышал, как скрипят возы, шлёпают по желтой, пыльной земле конские копыта, несколько раз ему показалось, что он слышал слово «гуран», но он не обращал на это внимания и снова погружался…
– …гуран… – снова услышал он отчётливо.
Он проснулся, но не открыл глаза и прислушался.
– …нас гуранами кличут, но мы семейские, старой веры люди… – говорил мужской голос.
Александр Петрович хмыкнул: «Знакомо!» Крестьянин что-то рассказывал Тельнову про их житьё-бытьё, однако Александр Петрович почти ничего не услышал, поскольку запищал ребёнок и перекрыл своим тянущим тонким голоском уже давно лившуюся на телеге беседу.
«Гуран!
Он вспомнил Мишку. Последние несколько вечеров перед отбытием из зимовья прошли у них в разговорах. Александр Петрович долго не решался задать ему один вопрос, а уже когда его отъезд был твёрдо намечен, когда меха были проданы, деньги разделены и Мишка привёз ему городскую одежду, спросил:
– Михаил! Давно хотел тебя спросить…
– Почему я подобрал тебя, ваше благородие, два раза? Почему не бросил в Мысовой, почему не отдал красным? Так, что ли?
Александра Петровича всегда поражала его способность угадывать мысли: он мог себе объяснить это только долгим Мишкиным одиночеством в тайге, где Мишка сам с собою всегда разговаривал вслух.
– Да!
Они сидели за столом, невеликий скарб Александра Петровича был уложен в старый, потёртый, купленный Мишкой саквояж; тихо потрескивали дрова в печи, и неярко горели свечи.
– Да, Петрович, тёмная энто история. – Не глядя ему в глаза, Мишка стал набивать свою коротенькую трубку. – Тёмная энто история души моей. Совестно сознаться. Грех попутал! Думал, не спросишь!
Трубка раскуривалась плохо, пыхала и хлюпала…
– Почистить бы надо! – сказал он, придавил пальцем табак, подождал, пока тот потухнет, встал из-за стола и выбил его на железный припечник. – По первости думал, что, может, ты золотишком, которое охранял, разжился, а потом понял, что не так это всё, и так стыдно мне стало перед тобой… А потом тебя сызнова кто-то кабудто под ноги мне подкинул, уже хворого. Так я и не думал ни о чём.
Он стал возиться с трубкой, Адельберг не перебивал его.
– Про то, што вагонами золото возют по всей железке туды-сюды, все знали. Про то, что растаскивают его помаленьку, тоже не секрет. Што чехи собираются всё энто красным передать, шоб те им проход дали, – и энто было известно… А вы себе шли и шли! А мы оставались! Вам энто золото было нужно на патроны да пушки, ворога своего «красного» бить, хотя и проиграли вы уже всё, што тольки могли, – все свои войны! А нам – на порох да свинец зверя в тайге бить, да шоб хлебушка в неурожайный какой год прикупить, да мало ли для чево… Без денег оно сам знаишь!
Александр Петрович слушал, а Мишка расщепил лучину и стал подстругивать её ножом.
– …чехи с твоим ашалоном как тебя зарестовали да засадили в каталажку, почитай, сразу и ушли, тольки караул оставили… я про то намедни услыхал, а с утрева ты и сам объявился! Чё было не подойтить? Потом уж понял, што нету у тебя ничево, так не сгонять же тебя было с кошевы. Я, чай, не зверь! А дале Господь тебя под самые ноги так и подбросил, опять же не оставлять замерзать на льду ангарском. Да и Кешка энтот! – Мишка, не оставляя трубки и лучины, всплеснул руками и хлопнул себя по коленям. – Бедолага! Всем хорош мужик – а нету у него царя в голове. Охотник наипервейший, каженный выстрел – в цель! – Он затесал лучину и стал ею заталкивать в короткий чубук маленькие кусочки ветоши. – Рыбак! Нюхом чует, где рыба пасётся, а как пришёл с германской, чистый зверь, особливо до вашего брата, ахвицера. Вот так!
– А почему в Мысовой не сдал?
– А я и сам не ведаю. Вас на моих санях на Байкал-море трое оказалося, даже баба одна, да тольки я тех не знал. С-под них сани унесло, я их к себе и перетащил, а к тебе как вроде душой и притулился. И весь сказ!
– А про внучек рассказывал, что, мол, учить надо.
– Была думка в голове, врать не стану, чтобы поучительствовал ты у нас в деревне, покеда болеишь, да тольки обчество отказало мне в сожительстве, сказывал уже. Потому сначалу-та забрал тебя к себе, а потом куцы девать? Можно было, оно конечно, отправить тебя по весне, как окреп чуток, дак полуслепой ты был, посля тифу-то. Куда ж было отправлять тебя? На смерть верную? А знаишь, скольки Кешка тваво брата по тайге побил? Чисто зверь лютый! Вот и завелась в голове друга мыслишка.
– Какая?
– А как – какая? Што за власть пришла, как с ей жить; да и можно ли будет с ей ужиться? Власть – штука чижолая, с нею управляться надобно умеючи! А хто с ней управится? Кешка, што ли?
– А Ленин?
– Ленин! Сказал тоже! Он мужик головастый, эт понятно, таку страну на дыбы поднял, так он один, а Рассея, вона, от моря до моря! Кешке, што ль, с Серёгой – помнишь такого? – с ею управляться? Дак у Серёги ишо сопля к усу присыхаит, а как и вытрет, так по всей роже размажет. Вот я и подумал…
– О чём?
– Известно о чём! Пока ты в беспамятстве лежал, так в горячке всё поведал и про жёнку свою, и про сыночка, в Харбине, значит. Дак ежели я с энтой властью не слажу, дак куда ж мне деваться с дочкой да с внучками! Явлюсь к тебе в Китай, не прогонишь? Али как?
– А как ты думаешь?
Мишка прочистил трубку, посмотрел на Александра Петровича и промолчал.
Растянувшийся на полверсты караван, отбрасывая на протекавшую под самой дорогой амурскую воду долгие вечерние тени, втягивался в глиняную серую китайскую деревню Айхунь. Утомившийся от долгого разговора с попутчиками, Тельнов дремал, крестьянка-староверка, отвернувшись от всех, кормила грудью ребёнка, а её муж сорванной веткой отмахивал от неё гнуса.
В центре деревни располагались базар и постоялый двор, но места в нём не нашлось; предыдущий караван ушёл ещё не весь, и уже прибыл новый, поэтому желающих переночевать было много. Проснувшийся Тельнов расстроился по этому поводу, насекомые были ему нипочём, а Александр Петрович не расстроился, он ещё помнил свои мучения на постоялом дворе в Сахаляне.
Караван стал располагаться. Возницы распрягли коней и за деньги доверили их казакам из конвоя увести на ночной выпас. Телеги и возы поставили кругом и в середине запалили большой костёр. К прибывшим потянулись из деревни китайские крестьяне, которые предлагали кашу из чумизы, мутноватую водку-ханжу, вяленую рыбу, печёную картошку; которые побогаче, звали к себе домой поесть варёного риса.
Уже смеркалось, огонь большого костра весело освещал деревню. Путь предстоял ещё долгий. Александр Петрович и Кузьма Ильич договорились, что, пока у них будут припасы, которыми они запаслись в Благовещенске и Сахаляне и приготовленные им Марьей, постараться денег не тратить.
Они вышли из образовавшегося табора и расположились своим маленьким бивуаком на берегу Амура. Под деревней Айхунь Амур тёк с севера на юг, и солнце садилось у них прямо за спиной; место было равнинное, спокойное, река текла сплошным чистым стеклом; под невысоким берегом плескалась мелкая рыбёшка, крупная оставляла на воде длинные стрелы чуть дальше.