Харроу из Девятого дома

Мьюир Тэмсин

– Я бы так сказала, – продолжила Мерси, как будто Августин не произнес ни слова, – я никогда не плакала по Лавдей Гептан. В своей жизни она совершила один хороший поступок, и она это знала.

– И все же скажи про нее хорошо, – велел император, не отнимая рук от лица, – ради бога. Про них обеих.

Августин протянул руку и сжал плечо человека, который стал богом, и бога, который стал человеком, но все еще взывал к самому себе. Потом ликтор поднялся с кряхтением, как будто ему больно, и подошел к изножью алтаря. Теперь ты разглядела, что он был высок и не особенно внушителен, но в линиях

его лица было что-то, далекое от реальности. Как будто однажды он смотрел на нечто ужасное, и оно навсегда запечатлелось на его щеках и лбу. Он откинул в сторону полу радужного плаща и заткнул большие пальцы за ремень элегантных брюк. Белый плащ красивыми складками лег на плечи.

– Цитера была великолепна, – просто сказал он. – За десять тысяч лет я не слышал от нее дурного слова, разве что в шутку. Она любила нас беззаветно. Всех нас. Это говорит одновременно о ее терпении и о ее огромном сердце. Она была достойным ликтором и любимой дланью. И если Лавдей даровала ее нам, то господь благословит Лавдей.

Мерсиморн опустила руку на алтарь, рядом с маленькими тугими розами. Ей пришлось сильно напрячься. Голос ее зазвучал странно:

– Она бывала жуткой маленькой дурочкой. Но обычно она была очень милой маленькой дурочкой, и она не заслужила такой смерти.

Она медленно перевела взгляд, в котором бушевал сонный ураган, на скамьи, то есть на вас с Иантой, и дернулась.

– Дети проснулись.

Принц Милосердный вывернул шею и увидел, что вы, дети, действительно проснулись. Он встал – вот он, ужас из ужасов – и двинулся к вам по проходу. Он смотрел на вас обеих, будто рад был вас видеть, как будто рад был видеть даже Ианту. Дикие первобытные глаза с белым кольцом вокруг радужки будто бы смягчились. Он протянул вам руки. Ты не могла ему отказать, у тебя не было такой возможности, твое тело отреагировало задолго до твоего разума. Плоть твоей плоти принадлежала богу. Держа твою руку в шуйце, а руку Ианты в деснице – Ианта протянула ему левую руку, а не бесполезную правую, он сказал:

– Добро пожаловать домой. Подходите ближе. Мы прощаемся… мы привыкли прощаться.

Он подвел вас с Иантой к алтарю, как на заклание. Вы опустились на колени на черно-бежевые плитки, где раньше стояли другие ликторы. Мерсиморн не удостоила вас взглядом, а вот странный ликтор, которого звали Августином, поглядел на вас. Повесив внушительный нос, он спросил:

– И кто из девочек ее прикончил?

– Это не имеет значения! – резко ответил император.

– Я не ставлю это им в вину, это невозможно. Поверьте, если уж она сделала выбор, ее бы никто не остановил. Ненавижу гадать… обе! Как забавен этот старый мир, – одобрительно заметил он.

Ликтор отошел от засыпанного цветами тела Цитеры и присел в трансепте рядом с Иантой.

– Меня зовут Августин из Первого дома, святой терпения, ликтор Великого Воскрешения, первый палец на руке, служащей Царю Неумирающему. За все свои грехи я буду вашим старшим братом. А вы кто такие, мои голубки?

– Я Ианта Тридентариус, принцесса Иды, – безжизненно ответила Ианта, и ты подхватила так же машинально:

– Я Харрохак Нонагесимус, Преподобная дочь.

Августин засмеялся тихим изящным смехом, не имеющим никакого отношения к веселью. Пожал вам обеим руки – это сбило тебя с толку, поскольку ты всегда считала рукопожатие недостойным. Сказал:

– Больше нет. Твой покорный слуга, Ианта из Первого дома – ты же вознеслась первой, да? Тогда ты восьмая святая. Твой покорный слуга, Харрохак из Первого дома, девятая святая. Глядя на тебя, я понимаю, что это правильно. Ты верна Дому и только Дому. У вас за спиной ваша старшая сестра.

– Мы встречались, – нетерпеливо сказала Мерси, – нам обязательно заниматься этим прямо сейчас?

– Полагаю, она не удосужилась представиться, так что это сделаю я. Мерсиморн из Первого дома, святая радости. Можете в это поверить? Она – ликтор Великого Воскрешения, второй палец на двух руках, сложенных в молении Принцу Милосердному. И она ваша единственная сестра – вторая лежит тут же, но, увы, она абсолютно мертва. А я – последний из ваших братьев, кроме…

Он осекся, как будто ожидая, что бог закончит его фразу, но тот промолчал. Тогда Августин закончил сам:

– Учитель, как думаешь, он знает о ракетных ударах?

– Он никогда особенно не интересовался сегодняшним днем, – сказал император.

– Но он интересуется сам знаешь чем, и я просто думал, что если он услышит и сложит два и два…

– У него есть задание, – отрезал бог. – Он святой долга, и это имя ему подходит.

– Ну да, – согласился Августин. – Не то что святые радости и терпения. Ты прав. Просто, когда я вернулся и его не увидел… как-то я занервничал, честно говоря. Не могу избавиться от ощущения, что что-то не так.

– Мы не могли бы все-таки заняться похоронами? – спросила Мерси. – Пережить шесть похорон хуже, чем умереть самой. Кстати, план моих похорон лежит в верхнем ящике моего стола, и я расписала его поминутно. Они займут всего двадцать четыре минуты, и это лучше всего.

– Могу себе представить, – нервно сказал ее брат-ликтор.

Этот мучительный разговор прекратился, когда двери в задней части часовни распахнулись. Живые поспешно обернулись туда. Вошла следующая ужасная глава твоей жизни.

Вошел. Мужчина. Пропавший ликтор – такой же непроницаемый для тебя, как все собравшиеся, хуже замороженного трупа Цитеры из Первого дома. В отличие от прочих ликторов, по-некромантски вялых и тощих, он состоял из одних мышц. Мускулов и костей. Он походил на ходячее сплетение жил. Вид у него был напряженный, как будто какой-то идиот поднимал скелета и обернул кости мышечными волокнами, чтобы они могли двигаться. В его теле не было ни капли жира, под кожей выделялись напряженные мышцы, и единственным изгибом был провал под ребрами.

Лицо императора прояснилось.

– Как раз вовремя, – сказал он с нескрываемым облегчением.

Мантия ликтора не окутывала тело вновь прибывшего, а свисала с плеч. Она была потрепана, изорвана по подолу и не слишком чиста. Он прошел по центральному проходу так быстро, что ты не разглядела его глаз. Успела заметить только бурое лицо, кожа которого слишком плотно облепляла череп, грубые полустертые черты и напряженную височную мышцу. Череп был неровный, шишковатый, плохо выбритый. Короткая щетина отблескивала тусклой ржавчиной, будто на голове лежала кровавая тень.