Хасиб и Царица змей
Шрифт:
Увы, этот сон, как и раньше, изматывал; и пусть теперь он был более осмысленным, равно как и ужас, что оставался в душе после пробуждения, но понять, что же его вызвало, было все так же невозможно.
– Надо рассказать учителю, – пробормотал Хасиб, проснувшись. – Еще одной ночи такого кошмара я не выдержу.
И это было чистой правдой – сердце мальчика быстро и оглушительно громко билось, а страх, вызванный зрелищем десятков извивающихся, смертельно опасных клубков, изгнал из разума все остальные чувства. Но мальчик признался самому себе, что сегодня сон отличался
Теперь Хасиб прекрасно помнил звучание каждого из них, их шипящую и свистящую душу, но по-прежнему, и, быть может, к счастью, не знал их значения. И тогда Хасиб решился вновь произнести их вслух (хотя потом он так и не мог ответить себе на вопрос, зачем же он это сделал):
– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!
С минуту было тихо – так часто бывает на рассвете, когда все живое еще наслаждается последними сладкими мгновениями сна. Но потом какое-то неясное шуршание раздалось у самого окна. Хасиб затаился, пытаясь понять, происходит это на самом деле или лишь мерещится ему.
Шорох повторился. Он стал чуть отчетливее и теперь слышался куда ближе. Хасиб плотнее укутался в кошму и подобрал под себя ноги. О, он, конечно, уже почти ничего не боялся (да и как может неизвестно чего бояться почти десятилетний юноша?). Но почему-то этот звук, так похожий на те, что слышались ему в сновидении, изрядно испугал его.
Хасиб накрылся с головой и одним глазом следил за тем, что происходит в комнате. Таинственный шум все приближался, но мальчик никого не замечал. И наконец шум стал оглушающее громким…
И в этот миг показался его, страшного шуршания, источник: из угла рядом с ложем Хасиба выскочила мышка. Она стремилась как можно быстрее покинуть комнату, должно быть, весьма озабоченная необходимостью пополнения запасов на зиму.
Мальчик почувствовал, что по его спине катится капля холодного пота. Ему, оказывается, было не просто страшно, а по-настоящему жутко. И кто его так испугал? Серая мышка… Даже не мышка, а так, мышонок…
– Хасиб, – громко произнес мальчик, решительно вставая на ноги, – ты действительно «Хасиба – тощая и глупая девчонка»! Испугаться мыши! Да так, что тебя не слушаются руки и под тобой трясутся ноги… Стыдно! Недостойно будущего кузнеца и ученого человека!
Хасиб, конечно, гневно отчитал сам себя и по дороге к учителю не раз назвал трусливой девчонкой. Но ужас, пережитый этой ночью, был столь силен, что мальчик решил рассказать учителю все. Все, что видел во сне, все, что слышал. И все, чего боялся.
И еще на одно деяние решился Хасиб. Он вновь вслух произнес слова из сна. Быть может, для того, чтобы убедиться, что это был просто сон и этот свист-шипение ничего не значит…
Он остановился, не дойдя до пристанища учителя нескольких десятков шагов, и громко проговорил:
– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…
И ничего не произошло. Лишь с высокого пирамидального тополя сорвались все птицы, что прятались в кроне, и с громкими криками исчезли в высоком, по-утреннему голубом небе.
– Мало ли
Как ни уговаривал себя мальчик, что следует все и немедленно рассказать наставнику, но в то утро не смог произнести ни слова. А потом сон понемногу забылся, как забылся и ужас при виде клубков змей, и страх от произнесенного вслух удивительного сочетания звуков.
Вот так случилось, что еще долгие годы не знал ничего Саддам о тайне своего ученика – тайне, которая с упорством, присущим лишь бессмертным сущностям, готовилась переменить всю жизнь его юного ученика.
Макама десятая
Некогда колонны этого зала, украшенные изумительной формы капителями, поддерживали крышу из огромных каменных глыб. Некогда здесь, в его стенах, плясали сотни танцовщиц и пировали на пышной царской свадьбе тысячи гостей. Некогда по вечерам зал этот освещали мириады факелов и придворные поэты восклицали, что щедрость царей поистине безгранична – ибо даже темнейшей ночью здесь светло как днем.
Теперь же потолок зала местами обвалился, колонны покосились, некоторые и вовсе упали, а каменные плиты пола искрошились до песка. Песок, увы, покрывал все вокруг, скрипел на полу, серой пеленой окутывал некогда яркие фрески и статуи, закрывал все дыры в стенах и ждал лишь того мига, когда подует свирепый хамсин, чтобы черной пеленой подняться в воздух и унести с собой память о пышной красоте и былой славе этого забытого людьми и богами места.
Никто не помнит, когда именно, но бесконечно давно этот заброшенный зал приглянулся и Повелителю гигантов. Долгие тысячи лет он правил своей безбрежной империей, не отмеченной ни на одной карте, но простирающейся от восхода до заката и от полуночи до полудня.
Его подданными были змеи и слоны, киты и гигантские ящерицы, птицы, которых глупые человечки называли птицами Рухх, и рыбы, обитавшие в глубоких водах и никогда не видевшие солнечного света. О, Повелитель гигантов лучше многих представлял, что значит – править такими разными существами. Что их распри более чем страшны, что их расположение завоевать более чем непросто, а предательства можно ожидать во всякий миг. Но в то же время они, гиганты, признав над собой чье-то главенство и почувствовав сильную руку, становятся послушными и, что куда важнее, безгранично преданными.
Некогда так, с клятвой верности, восходил на трон Повелителя его отец, так из рук отца принимал бразды правления он, Великий Пернатый Змей, Кетсалькоатль. И каждый раз гиганты, все, какие есть – звери и птицы, ящерицы и змеи, чудовища и монстры, – приносили высокую клятву верности, вручая попечение о своих жизнях ему, их Повелителю.
Никто не знает, сколь длинна жизнь Повелителя гигантов, никто не знает, смертен он или бессмертен, никто не может даже представить, сколько сил даровал ему Владыка миров и даровал ли вообще. И точно так же никто не ведает, почему и когда на трон восходит новый Повелитель.