Хэллоуиновская пицца-23 (сборник)
Шрифт:
Чтобы не позволять публике отвлекаться на физический недостаток, у неё имелась искусственная рука. Она была из пластика и на ощупь мало чем отличалась от кулинарного шприца.
К тому времени, когда мне исполнилось девять — мы же условились, что девять, разве нет? — моя мать давно оставила сцену. Но рука осталась в подвале, где я её и обнаружил, в начале одной осени. Это был потрясающий элемент экипировки, особенно при моём скрытном и шкодливом нраве. Итак, тот Хэллоуин, когда я облачился в отцовскую рваную чёрную куртку, свисающую на мне до коленей и напялил на голову
Бедняжка миссис Най.
Мы жили в пригороде Массачусетса, в двадцати милях севернее Бостона, в тихом тупичке с уймой детей. Моя улица относилась к их району, входя в единый округ среднего класса, под названием Фазаний Холм.
Хэллоуин на Фазаньем Холме был поистине тем, на что стоило посмотреть. Мы с братом ещё дотемна прихватили огромные белые наволочки и начали обходы, наполнив их раз, другой, даже третий, перед тем, как окончательно угомониться и разобрать всю нашу добычу, меняя то, что нам не нравилось на то, что было по вкусу. Если я сейчас закрою глаза, то смогу припомнить суматоху аляповато разряженных детей, бродящих по улицам туда-сюда, с маленькими пакетиками.
Крадущая Ночь, как мы по-местному называли ночь озорства и хулиганства накануне Хэллоуина, только что прошла. И всё же, мы обнаглели настолько, что подбираясь к самим парадным дверям домов, закидывали их яйцами или намыливали окна, или развешивали по деревьям туалетную бумагу, как и за двадцать четыре часа до того.
В одном доме, на дальнем конце Бриарвуд-роуд, нас угостили холодной газировкой вместо конфет и, как минимум, один Хэллоуин был достаточно тёплым, чтобы мы взмокли в своих костюмах и масках. У меня ещё была и маска дьявола, но, по-моему, она появилась уже потом, после Франкенштейна.
Конечно, зловещие элементы тоже встречались. Особняк Лаваллье — который, если честно, не очень-то походил на особняк — с разбитыми окнами и заросшим двором, был нашим домом с привидениями, мимо которого мы все пробегали, когда приходилось его миновать. Если вообще осмеливались ходить той дорогой в ночь Хэллоуина.
Ходили слухи о бритвенных лезвиях в яблоках и отраве в конфетах. Но мы были достаточно глупы, чтобы думать: если обёртка не разорвана — значит конфету можно спокойно съесть. Мы были детьми. Причём детьми в то время, когда родители считали большинство таких историй просто городскими легендами.
Это не имело значения. Хэллоуиновская ночь была великолепна. Лучшая ночь в году. Когда появилось кабельное телевидение, я мог бы после отправиться домой после выпрашивания сладостей и смотреть «Хэллоуин» или «Волшебство» по HBO. Довольно кстати, в такие ночи всегда показывали то одно, то другое. Конечно, были и ещё телепередачи, но эти я помню.
Разумеется, я рос. В конце концов вырос настолько, чтобы с горечью признать, что походы за конфетами остались детям помладше. А потом и ещё повзрослел.
Но мне никогда не переставал нравиться Хэллоуин. Обычно я посылаю своих детей выпрашивать сласти, потому что мне чересчур опасно покидать дом хэллоуиновской ночью, с моей окровавленной упыриной маской и тьмой-тьмущей наивных выряженных соседских детишек, ждущих, что их перепугают.
Что возвращает меня к миссис Най. Какой же милой старушкой она была…
Я позвонил в дверь, за мной толпились ещё дети. Она отворила и я громче всех закричал «сладость или гадость». Приветливо улыбаясь, она высыпала мне в мешок банку конфет «Загнат» и «Риз». Я поблагодарил её и протянул руку, для рукопожатия.
Мою левую руку.
Миссис Най, конечно же, приняла руку и потрясла. Она так и осталась в её ладони, я завопил, словно покалечился и миссис Най тоже завопила, от страха и потрясения, и уронила руку на землю.
Миссис Най в ужасе вытаращилась на меня.
И мне это понравилось.
Очень.
Близнецы
Кевин Стрэндж
Трейвон вытаскивает близнецов из машины и подводит к дверям похоронного бюро. Он нарядил их обоих в чёрные костюмы, белые рубашки, чёрные галстуки. Он увязал их афропричёски в тугие «грядки». Чем пристойнее выглядят эти пятилетние дети, тем легче будет убедить распорядителя похорон, что они — пасынки покойной. Что это их мачеха лежит там в гробу.
Распорядителя похорон зовут Боб. Старый лживый белый засранец. Бывший коп. Этих убедить легче всего.
Боб встречает их у парадной двери. Хороший знак.
Вина белых — всегда беспроигрышный вариант. Разве два маленьких чернокожих мальчика из родни не захотят увидеть свою жившую отдельно мачеху? Наплести баек про их настоящую мать, умершую при родах. Что эта покойница — всё, что они всегда считали семьёй. Что её белая семья избавилась от них при первой же возможности. Вот почему их нет в списке родственников. Почему их нет в списке посетителей.
Проще простого.
Раньше Трейвон входил вместе с ними внутрь. Теперь он стоит у машины. Боб думает, что это — знак уважения к новой семье. По правде говоря, Трейвон просто устал смотреть на все эти смерти.
Боб заводит близнецов внутрь. За ним закрываются двери. Проходит немного времени, когда начинаются крики. Он видел это столько раз, что может в точности вообразить происходящее, лишь по приглушённому шуму.
Во-первых, семья спрашивает Боба, что это за дети. Замешательство. Выкрики. Пока безутешные родители усопшей бранятся с Бобом и угрожают лишить его работы и всего прочего, близнецы проскальзывают мимо и подходят к гробу.
Это должен быть открытый гроб. Однажды Трейвон ошибся, пустив близнецов к закрытому гробу. Вот почему он всё время носит повязку на правом глазу и кожаную перчатку на левой руке.
Тогда те, вывалившиеся из их ртов, мясистые голубоватые мешки, покрытые извивающимися трубками, не удалось остановить, пока они не насытились.
Трейвон не желал такого. Когда его затопило горе. Когда весь смысл исчез. Когда в нём осталась лишь пустая дыра, он обратился к бессмыслице.