Хельмут Ньютон. Автобиография (пер. К. Савельев)
Шрифт:
Александр Либерман в нью-йоркском офисе Vogue, 1971 г.
Это был период, когда я старался заработать как можно больше денег. Работы было невпроворот, и каждый расторопный фотограф в те дни мог сколотить неплохое состояние. Я часто отправлялся в поездки по Европе и Северной Африке. Независимо от пункта назначения наша команда состояла главным образом из редакторов модных журналов, стилистов и моделей. Утром, когда все выходили завтракать, женщины радостно улыбались, потому что виконт шнырял из одной комнаты в другую и успевал перетрахать всех, кто хотел этого, так что дамы оставались совершенно довольны. Он был великолепным ассистентом и душой общества.
Поздней осенью 1971 года я прибыл в Нью-Йорк, совершенно измотанный
Потом наступил какой-то официальный праздник, и я внезапно почувствовал себя очень плохо. Дело было в пятницу вечером – такие вещи всегда случаются в праздники. Я пошел в клинику рядом с гостиницей и обратился туда как случайный больной. Мне пришлось ждать несколько часов, потом меня бегло осмотрели, сказали: «Мы не знаем, что с тобой стряслось, но с виду все нормально» – и отправили домой. В клинике не оказалось ни одного врача – все уехали из города на выходные.
В понедельник я, как обычно, принялся за работу для Vogue. Мы обычно разъезжали по Нью-Йорку на большом фургоне для выездных съемок и на лимузине, потому что я никогда не работал в студии. Во второй половине дня мы занимались съемками на Пятой авеню и 69-й улице. Я находился рядом с фургоном, девушка-модель – где-то на тротуаре, чтобы чувствовалось движение транспорта на заднем плане. Внезапно я потерял сознание. Помню, что держал камеру в правой руке. Я упал на обочину проезжей части, и люди, которые были этому свидетелями, сказали, что в последний момент я вытянул руку вверх, чтобы спасти камеру при падении. Мне удалось встать самостоятельно. Все были встревожены, но я сказал: «Нет-нет, со мной все в порядке». Мы продолжили съемку, но через несколько минут со мной случилось то же самое, только на этот раз я не смог подняться.
Ассистенты помогли мне встать. Совсем рядом находилась приемная частного врача, и редактор Глория Монкур сразу же крикнула: «Быстрее, позовите доктора!» Мы зашли в кабинет; врач только посмотрел на меня и сказал: «Немедленно везите его в клинику Леннокс-Хилл».
Клиника находилась в нескольких кварталах. Мне повезло, что я оказался недалеко от хорошей клиники, специализировавшейся по сердечным заболеваниям, и рядом был лимузин, чтобы мгновенно доставить меня туда.
По пути в клинику я понял, что не могу говорить. Изо рта доносился только странный клекот, настолько испугавший меня, что я решил замолчать. Меня доставили в палату интенсивной терапии и положили на кровать. Подошедший врач стал задавать вопросы, кто я такой, сколько мне лет, но я мог только хрипеть в ответ. Тогда он дал мне ручку и сказал: «Пишите ответы прямо на простыне». Я попробовал, но обнаружил, что у меня нет сил удержать ручку ни в левой, ни в правой руке. Я превратился в настоящее растение. Я все понимал и сознавал, что происходит вокруг, но у меня не было возможности общаться с окружающими.
Это был самый страшный момент в моей жизни. Я лежал на больничной кровати и не мог шевельнуться. Можно даже сказать, что я смирился с судьбой. Я не особенно тревожился, не мучился от боли, но испытывал ужасный страх оттого, что не могу общаться с окружающими.
Через три часа произошло чудо, я снова обрел речь, а силы вернулись ко мне. Это было невероятно. Я сразу же решил, что со мной все в порядке, но, разумеется, заблуждался. Маленький кровяной сгусток из сердца попал в мозг, сердце было неестественно увеличенным от безумного образа жизни, который я вел, заваливая себя работой, беспокоясь за нее и сгорая от желания стать лучшим фотографом в Европе,
Я попал в клинику в понедельник вечером, почти закончив свои сорок пять страниц. Врачи работали очень быстро и были необыкновенно внимательны. Один молодой врач, который первым осмотрел меня, когда ко мне вернулись речь и силы, сказал: «Мы собираемся сделать спинномозговую пункцию». Я помнил, как Джун, которая разбиралась в анатомии (меня всегда поражало, что она знает, где у человека находятся все внутренности, в то время как я не имею ни малейшего представления об этом), сказала: «Самое болезненное – это спинномозговая пункция». Поэтому я воскликнул: «Господи боже, но это будет страшно мучительно!» Врач сказал: «Нет, если знать, как это нужно делать». Он перевернул меня на живот и, не успел я глазом моргнуть, взял пункцию. Я практически ничего не почувствовал: боль была гораздо слабее, чем на приеме у дантиста. После этого он сказал: «Ну вот, нужно лишь точно знать, в какое место вводить иглу».
Главный врач пришел ко мне посреди ночи и сказал: «Я собираюсь позвонить вашей жене, она должна немедленно приехать в Нью-Йорк». Разумеется, в то время я не имел представления, что находился в «критическом состоянии». Лишь гораздо позднее я узнал, что в следующие три дня решалось, буду я жить или умру. Врачи опасались, что из моего жутко увеличенного сердца вылетит еще один кровяной сгусток, который точно убьет меня.
Мне объяснили, что, если кончики пальцев начнут неметь или я почувствую что-нибудь неладное, нужно немедленно звонить в звонок рядом с кроватью. Я всю ночь трогал кончики пальцев. Доктор узнал номер нашего телефона в Париже, позвонил и сказал: «Миссис Ньютон, вы должны немедленно прилететь в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с мужем». Я попросил его передать мне трубку и сказал: «Привет, дорогая! Мне стало гораздо лучше. Думаю, тебе не нужно приезжать, и в любом случае у тебя нет американской визы». Я знал, что Джун ничего не смыслит в таких вещах, как визы, продление загранпаспортов и так далее. Она прилетит в Нью-Йорк, и ее не выпустят из аэропорта. Но врач выхватил у меня трубку и сказал: «Миссис Ньютон, я абсолютно уверен, что вы должны сесть на следующий самолет до Нью-Йорка и быть рядом с мужем». Еще он сообщил Джун, что я перенес очень тяжелый инсульт.
В нью-йоркской клинике Леннокс-Хилл после инсульта, 1971 г.
Впоследствии Джун сказала мне, что она позвонила Сьюзен Трейн из офиса американского Vogue в Париже и Сьюзен подняла всех на ноги, чтобы достать ей визу за выходные дни. Благодаря ее усилиям консульство открыли утром в субботу, а вечером того же дня Джун уже села в самолет. Она прилетела в воскресенье утром и сразу же отправилась ко мне. Когда наступил вечер, Джун поехала в мой номер в отеле Blackstone на другом конце города. Ей каждый день приходилось ездить туда и обратно на автобусе.
Когда она не появлялась в моей палате в часы для посещения, я закатывал сцены и спрашивал, «где ее черти носят» и «чем она занимается». Кажется, она подружилась с женщиной, которая тоже посещала своего мужа в клинике, и они вместе пили кофе или ходили по магазинам.
Я очень эгоистичный человек. В любой ситуации я прежде всего думаю о себе. Когда Джун приехала из Парижа, врач привел ее в палату и сказал мне: «Вот ваше сокровище». – «Ха! – сказал я. – Это я сам мое сокровище!» – и указал на себя. Это все было абсолютно искренне, и Джун не забыла тот эпизод.
Сотрудники журнала были чрезвычайно внимательны ко мне. Грейс Мирабелла, главный редактор американского Vogue, приезжала в клинику, где я, упиваясь эгоизмом, сказал ей: «Это все из-за вас и из-за ваших сорока пяти страниц!» Джун сказала, что это выглядело ужасно, но она хорошо знает, на что я способен. Грейс простила меня. Впоследствии она приезжала очень часто. Ирвинг Пенн предложил доделать за меня оставшиеся несколько страниц, но Алекс решил, что и сама Джун может сделать их. Ей очень понравилась эта идея, и она доработала огромную статью, опубликованную в двух или трех выпусках американского Vogue.