Хемингуэй
Шрифт:
Все три истории кровавые (один из преподавателей потом сказал, что не понимает, как столь благочестивый ребенок мог так хорошо писать о преступных материях) и наивные, с одним и тем же зачином: «Вы когда-нибудь слышали историю о первом бое Джо Гана? — спросил старый Боб Армстронг, стягивая перчатку» — так начинается рассказ о боксе. «Я когда-нибудь рассказывал тебе историю Сепи Жинган? — С удовольствием послушаю» — это рассказ о собаке. Но в «Сепи Жинган» уже просматривается будущий стиль: нет излишеств, диалогические повторы создают характерный для прозы зрелого Хемингуэя ритм:
«— Сядем, — сказал Билл. — Я когда-нибудь рассказывал тебе о Сепи Жинган?
— С удовольствием послушаю, — ответил я.
— Ты помнишь Поля Черного Дрозда?
— Это тот парень, что напился на Четвертое июля и завалился спать прямо на дороге?
— Да. Он был плохой индеец. Имел привычку напиваться каждый день и чем угодно. Но никогда не пьянел. Он пил
Остальные публикации Эрнеста в «Табуле» были поэтические: шесть стихотворений о спорте, одно лирическое (подражание поэту Джеймсу Уиткомбу Райли), поэма о машинисте паровоза. Написал он также юмористическую пьесу «Не хуже, чем простуда» (No Worse Than a Bad Cold), но поставлена она не была. В выпускном классе полагалось написать «Пророчество» — сочинение о будущем класса, — это тоже сделал он. В «Табуле» была размещена его фотография с подписью, сделанной одноклассницей Сюзан Кеслер: «Нет никого умнее Эрни».
В школе все было благополучно, в семье — не очень. Эрнест достиг переходного возраста, и отношения с родителями стали портиться. Он был груб (во всяком случае, так им казалось), старался увильнуть от домашней работы, научился «неприличным» словам и щеголял ими так, что даже одноклассники прозвали его «грязным Эрни». Впоследствии он расскажет И. Кашкину, переводившему его книги на русский, будто дома ему было так худо, что он убегал и месяцами скитался; наивный Кашкин ему поверит и напишет: «Во время своих побегов он перепробовал работу поденщика, батрака на ферме, судомоя, официанта, тренера-ассистента по боксу». Все это выдумки. «Побег» был только один и произошел в 15 лет при следующих обстоятельствах: в Мичигане у него гостил одноклассник Гарольд Симпсон, вышли к обеду, и Эрнест поинтересовался: «Нам, что, нечего поесть, кроме этого дерьма?» Мать выгнала его и велела не возвращаться, пока не извинится, он забрал Гарольда и уплыл с ним на лодке. Утром приехал отец и обнаружил детей в доме Дилуортов, где они провели ночь. Бет Дилуорт сообщила Кларенсу, что Эрнест сказал ей, будто его прогнали навсегда и он «никому не нужен», и попросила разрешения оставить мальчиков у себя. Кларенс разрешил при условии, что они будут работать по дому. Это продолжалось несколько дней, после чего Эрнест вернулся в семью и принес извинения. Марселина считала, что он затаил злобу на Бет Дилуорт, «предавшую» его, и потом вывел ее в рассказе «У нас в Мичигане». Это маловероятно: он долго сохранял с миссис Дилуорт хорошие отношения и переписывался с нею.
В рассказе «Отцы и дети» герой замечает, что у него не было ничего общего с отцом с пятнадцати лет (с матерью, если судить по рассказам, вообще никогда не было). Причину охлаждения к отцу он не объясняет. Он обмолвился, что отец ничего не смыслил в некоторых сторонах жизни, например, в сексуальной, и изыскатели цепляются за эту фразу; но такая обычная для начала прошлого века вещь вряд ли могла стать поводом к отчуждению. Сестрам Эрнеста показалось, что отец и сын начали отдаляться друг от друга раньше, лет в 12–13, и инициатором этого был не Эрнест, а Кларенс: он не сердился на сына, а просто стал равнодушен к детям. Пикников, совместной охоты и рыбалки уже не было. Дети ходили в лес сами по себе, отец — в одиночку; ранее живой и общительный, он замыкался, терял интерес к окружающим.
У Грейс с годами портился характер (невозможно разобраться, портился ли он из-за душевного расстройства мужа, или муж охладел к семье из-за характера жены — такие вещи в браке закольцованы, как курица и яйцо). Детям она запомнилась вечно «на нервах», о каждой мигрени громогласно оповещался весь дом, по пустякам закатывала чудовищные истерики.
«Жить с мамой было все равно что жить внутри театрального спектакля, — писала Кэрол. — Она входила и играла главную роль, но потом уходила за кулисы, где ее заботили какие-то свои дела, а не события из нашей жизни». Оба родителя все чаще «уходили в себя» и предоставляли детям свободу; младших уже не наказывали так, как старших, и следили за ними слабее. Эрнест, по воспоминаниям сестер, был самостоятельным и хозяйственным, руководил сборами в походы, прекрасно готовил на костре, все делал методично и тщательно, спутники могли не бояться, что какая-нибудь нужная вещь поломается или не хватит еды. Летом 1915 и 1916 годов ему с товарищем, Луисом Клэраханом, разрешили самим добираться в Мичиган и обратно. Пароходом они приплывали в поселок Уанкам, а дальше шли пешком, питаясь пойманной рыбой. Во время этих походов Эрнест делал в записных книжках заметки для рассказов, столь же кровавых, как и те, что публиковались в «Трапеции»: «Манселона. Дождливая ночь. Лесоруб. Индейская девушка. Убивает себя и девушку».
В Уиндмире он обозначил свою территорию: спал в гамаке на заднем дворе или «разбивал лагерь» в миле от дома, днем проводил время в Хортон-Бей. Там общался с Дилуортами, с местным лесорубом Ником Боултоном, с ровесником-индейцем Билли Табшоу, с дочкой Боултона Пруденс — она, как считается, «выведена» в рассказах о Нике под именем Труди. Ник с нею потерял невинность, но Эрнест — вряд ли: это грозило бы невероятным скандалом. Он подружился с курортниками, братом и сестрой Смит, гостившими у тетки, миссис Чарльз: Кэтрин было 24 года, Биллу 21, но они приняли мальчишку, признав его первенство во всем, что касалось рыбалки, разведения костров и знания местности.
С Марселиной, у которой уже появились дамские интересы, они отдалились друг от друга; теперь его «близнецом» стала Мадлен по прозвищу Санни («солнышко»), бывшая пятью годами младше. Мадлен обычно считают любимой сестрой Хемингуэя — она была похожа на него внешне и «позиционировала» себя как самую преданную сестру: обожала брата, не дозволяла критики в его адрес, перепечатывала его рукописи, ревновала к женам и Марселине, написала книгу, представлявшую жизнь в семье как абсолютную идиллию. Однако из переписки, ставшей доступной в более поздние годы, явствует, что близок с Мадлен Эрнест был лишь недолгий период: первая любовь, Марселина, и тихая, незаметная Урсула занимали в его сердце больше места. С Кэрол, вспыльчивой и неуравновешенной, у него были сложные отношения — бурные ссоры, ревность. Лестер был слишком мал, чтобы с ним общаться, но позднее именно он сформулирует суть (как она ему представлялась) отношений Эрнеста с младшими членами семьи: «Эрнест никогда не был удовлетворен, если рядом с ним не было „брата по духу“. Он нуждался в ком-то, перед кем мог хвалиться и кого мог поучать. Ему требовалось безоговорочное восхищение. Лучше всего было, если младший его немного побаивался». Лестер всю жизнь не мог скрыть зависти к знаменитому брату и писал о нем много несправедливого, но здесь он, вероятно, прав. От сестер Эрнест страха не ждал, напротив, защищал их, но в их «безоговорочном восхищении» нуждался — оттого, может быть, и сблизился с Мадлен, глядевшей ему в рот.
Летом 1915-го они с Мадлен охотились на озере и убили синюю цаплю, редкую птицу, охраняемую законом, но домой отнести не решились, бросили в лодке. На следующий день в Уиндмире появился охотинспектор. Кларенса не было дома, Грейс клялась, что ее дети законопослушны, но у инспектора имелись доказательства; пришлось заплатить штраф в 15 долларов. Виновник, по свидетельствам членов семьи, был перепуган до полусмерти: ему уже виделась тюрьма. В 1950-е годы он попытается писать роман «Последняя хорошая страна» (The Last Good Country; работа не завершена, фрагмент опубликован в 1987 году в сборнике «Полное собрание рассказов Хемингуэя») — о том, как Ник Адамс, нарушивший закон, решается бежать из дома, а с ним бежит его сестра Малышка, для которой он — любимый человек и даже, по ее убеждению, единственно возможный муж (Мадлен Хемингуэй выйдет замуж за мужчину по имени Эрнест и сына назовет Эрнестом). Он был склонен преувеличивать грозящие неприятности. А неприятности продолжались: за полгода до окончания его едва не исключили из школы.
Кроме «Табулы» и «Трапеции», юный литератор, как оказалось, был сотрудником выпускаемого в одном экземпляре журнала «Джаз» (на английском это двусмысленное, по тем временам неприличное выражение), где публиковались картинки вроде тех, что рисуют на стенах туалетов. Журнал делали пять человек и передавали из рук в руки, но по чьей-то оплошности он в январе 1917 года попал к учителям. Преступников вызвали к директору, тот требовал исключения, но вступились Биггс и Платт, просили дать детям закончить школу. Макдэниелс в конце концов уступил, но угроза долго висела над головами, школа гудела, учителя переругались. Фанни в столовой облила Макдэниелса водой — класс аплодировал ей стоя. Все это время родители четырех мальчишек бегали к директору, умоляя о прощении. Отец и мать пятого, Эрнеста Хемингуэя, не появились. По их понятиям сын совершил такое преступление (страшнее нецензурщины и порнографии было разве что умышленное убийство), что они как христиане не имели права его защищать. Они не разговаривали с сыном, избегали соседей и в школу так и не пришли. По мнению Фанни Биггс, Эрнест им этого не простил.
Только утряслась эта история, как случилась другая: на весенних каникулах Эрнест (уже прощенный родителями) с друзьями разбил лагерь на берегу реки, недалеко от жилого района, мальчишки шумели, окрестные жители грозились «разобраться», ночью на лагерь кто-то напал. Эрнест в темноте швырнул во врага топор, был уверен, что совершил убийство, убежал, прятался, потом выяснилось, что он никого не задел, а нападавшие оказались его же одноклассниками: все посмеялись и забыли, он помнил долго, переживал. В июне 1917-го он заканчивал школу. Его судьба обсуждалась весной. О карьере музыканта Грейс уже не помышляла — годом раньше она позволила ему бросить игру на виолончели. Отец, ранее предполагавший, что сын станет врачом, тоже оставил эту идею и теперь хотел, чтобы он вместе с Марселиной поступил в Оберлин-колледж. Марселина так и сделала, но Эрнест не захотел. Он так и не получит высшего образования.