Хент
Шрифт:
— Ты думаешь, эти провинции навсегда останутся в руках русских?
— Быть может, после заключения мира они перейдут опять к туркам, но тогда, я в этом уверен, условия изменятся, и больше подобные беспорядки не повторятся; разбитый турок опомнится. Есть у меня еще и другая надежда…
Разговор их прервала старуха, вошедшая доложить о приходе какого-то монаха. Вардан, думая, что он пришел от отца Ованеса, попросил старуху впустить его.
Вошел священник села О… — отец Марук.
XLII
Завтрак был уже окончен, и на столе стояло несколько пустых бутылок, когда пришел священник. Вардану очень тяжело было встречаться с этим человеком, причинившим столько неприятностей ему и Салману; но обстоятельства примиряют человека с врагом. Убитое выражение его лица, изношенное старое платье, превратившее служителя божьего в нищего, жалкий вид этого несчастного заставили Вардана забыть старую ненависть. Кроме того, он должен был услышать от священника сведения о семье, судьба которой его так тревожила.
— Не отец ли Ованес направил вас сюда? — обратился Вардан к Маруку, попросив его сесть.
— Да, отец Ованес, — ответил тот и присел к столу.
Вардан наполнил стакан и поднес ему, тот выпил, благословляя. Возбуждающий напиток подействовал на него, как живительная роса на поблекшее от жары растение. Неподвижное лицо батюшки немного ожило; заметив это, Мелик-Мансур спросил, не желает ли он закусить.
— Со вчерашнего дня ничего не ест, — ответил священник таким жалобным голосом, что нельзя было не пожалеть его. Мелик-Мансур приказал старухе подать ему завтрак.
Вардану не легко было начать расспросы. Он находился в таком состоянии, в каком может быть человек, которого обокрали за время его отсутствия. Возвратясь домой, он находит дом пустым; но все ценное, что у него есть, где-то зарыто, и он надеется, что воры туда не проникли. Осторожно приближается он к своему тайнику и с трепещущим сердцем стоит перед ним, не решаясь открыть. Его охватывает ужас при мысли о том, что станет с ним, если он найдет свой тайник пустым; ведь он лишится тогда последней надежды, единственного утешения.
В такой нерешительности находился и Вардан.
Он еще надеялся найти Лала. От одного слова священника зависело его счастье или вечное горе.
Было ли у него столько сил и твердости, чтобы устоять против удара, который могли нанести ему слова священника? Страшные предчувствия терзали его душу, и у него не хватало сил ни о чем спросить отца Марука.
Мелик-Мансур не знал ничего об отношениях Вардана и Лала. Он даже не был знаком с семьей старика Хачо; но, заметив беспокойство товарища, спросил:
— Ты хотел поговорить о чем-то с отцом Маруком, быть может, я…
— Нет, ничего тайного я от тебя не имею, — сказал Вардан и обратился к батюшке:
— Батюшка, передали ли вы список своего прихода отцу Ованесу? Я хочу знать, есть среди переселенцев кто-нибудь из села О…? Сколько их, и где они теперь?
— Чудак! Кто же остался из моего прихода? — ответил батюшка таким тоном, точно разговор шел о курах. — Я сочту тебе по пальцам, кто из них жив и где теперь бродит.
Вардан задрожал всем телом.
— Разве перебили всех? — спросил он побледнев.
— Не скажу, чтобы всех, но все же почти никого не осталось. Что с ними стало, я и сам не знаю. Не дай бог никому того, что случилось с селом О… Это было за грехи наши. Село наше превратилось в Содом и Гоморру, с неба валил огонь и пожирал все. Кто спасся от огня — попал в плен либо пал под ножом курда. Все это случилось в одну ночь. К утру село представляло пепелище. Потерял и я все, что имел, рухнули и мои надежды… Томас-эфенди, пусть благословит его господь, хотел помочь мне, но и он не успел… Остался я нищим. Видите, в каком я положении! — И он указал на свое рубище.
На глаза священника навернулись слезы, и он начал горько рыдать. Вспомнил ли он невестку свою Зуло и ее детей, которых не оказалось среди беженцев, или дьячка Симона и его жену — свою родную дочь, которые тоже затерялись среди всеобщей паники? Мучило ли его страдание народа, пастырем которого он был и гибель которого описал с таким равнодушием? Нет, не эти причины вызвали в нем слезы: он вспомнил о деньгах, которые предстояло получить ему от своего прихода. Вардан ничего не знал об этом, а потому и не обратил особенного внимания на слова батюшки.
Вардан все еще не решался продолжать расспросы и в душе радовался, что священник, увлекшись воспоминаниями, отдалялся от мучившего вопроса. Вардан, выпил стакан вина, словно стараясь заглушить им сердечную боль, но вино, как масло, подлитое в огонь, еще более растравило его раны и усилило его страдания.
Вардана выручил Мелик-Мансур. Он много раз слышал о семье старика Хачо; он знал о смерти главы этого большого семейства и его двух сыновей, но об остальных членах семьи ему ничего не было известно.
— Кто остался из них в живых? — спросил Мелик-Мансур.
— Никто, — равнодушно ответил священник. — Сам старшина с двумя сыновьями умерли в тюрьме, это вы и сами хорошо знаете; остальных сыновей перебили, а что касается невесток его и их дочерей, то всех их увели в плен…
— Всех?! — воскликнул Вардан в ужасе.
Батюшка, заметив на лице молодого человека выражение беспредельного отчаяния, понял, как неосторожно он ответил.
— Сара здесь, — сказал он, — с двумя детьми и с Лала.