Хент
Шрифт:
Радость Вардана не имела границ. Он был похож на человека, который после долгой борьбы со свирепыми волнами, потеряв последние силы, закрывает глаза с тем, чтобы открыть их в морской бездне, и вдруг видит себя на суше. Каким чудом очутился там, он и сам не знает: его выбросил сильный напор бушующих волн.
— Лала здесь!.. Здесь Сара!.. Значит, я их увижу?.. — воскликнул Вардан, вскочив с места. — Идем, батюшка, ты ведь знаешь, где они. Иди и ты, друг мой, — и он взял за руку Мелик-Мансура.
Молодые люди в сопровождении священника вышли на улицу. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник ничего не знал о последнем несчастье, постигшем этих переселенцев.
Если б Вардан, идя сегодня утром из монастыря, увидел вблизи ту печальную процессию, которая медленно двигалась к кладбищу, то ему многое стало бы ясно. Но, как видно, судьба пожелала еще раз наказать его, не дав возможности увидеть любимую девушку.
Сара и Лала, обе больные, были взяты из монастыря и отведены в другое пристанище, приготовленное для них молодым врачом. Добрая хозяйка дома, которой было поручено заботиться об этих больных, отнеслась к ним особенно сочувственно, узнав, что они из богатой и хорошей семьи и что ужасная катастрофа привела их к такому жалкому положению.
У измученной и истерзанной нравственно и физически девушки, лишенной последних сил, в первую же ночь появился страшный жар. Хозяйка сейчас же послала за врачом, который, осмотрев больную, нашел ее положение опасным. «Нет надежды», — сказал он хозяйке; почти всю ночь доктор провел у больной, стараясь вернуть угасавшую жизнь. После полуночи больной стало лучше; она даже говорила, рассказывала много хозяйке, которая не отходила от нее, и доктор, вполне успокоившись, ушел. Утром же, навестив больную, он нашел ее мертвой.
Сара не понимала, что творилось вокруг нее, хотя лежала в той же комнате, но когда услышала стук молотка гробовщика и увидела сам гроб, ей стало все ясно.
Несчастная не могла даже плакать. Казалось, она даже радовалась, точно желала смерти Лала, чтобы та успокоилась, избавилась от этой горькой жизни, в которой для нее не осталось ни одного светлого уголка.
Когда выносили гроб, Сара изъявила желание присутствовать на похоронах. Как ни старался доктор удержать ее от такого шага, он не смог отговорить ее. Казалось, что необыкновенное желание восстановило ее истощенные силы. И действительно, она чувствовала себя бодрой и была в полном сознании.
Когда опустили гроб в могилу, Сара закричала; «Дорогая моя Лала, как я хотела бы умереть с тобой!» Но в эту минуту взор ее остановился на детях, и голос Сары оборвался.
Сару привели домой совсем без чувств. Около нее находился доктор. В это время в калитку постучали. Слуга отворил и увидел двух незнакомых молодых людей и священника, стоявших у калитки.
— Кого желаете? — спросил он.
— Нам сказали, что в этом доме живут две женщины из Алашкерта, — начал Вардан, — одна из них пожилая, а другая — молодая девушка.
— Да, они здесь, но девушка…
— Что случилось с ней?
— Умерла…
Подобно дереву, пораженному грозой, Вардан упал на руки Мелик-Мансура.
XLIII
Стояла мрачная ночь. Дышалось тяжело. Теплый летний воздух был напитан парами и пылью.
В ночной тишине не слышно было ни звука, ни шелеста, точно все вымерло. Раздавались только глухие стоны в одном конце кладбища св. Гаянэ, где, распростершись над свежей могилой, горько рыдал молодой человек. Слезы ручьем лились из его глаз, смачивали сухую землю.
Он то целуя землю, обнимал могилку, то припадал к ней и оставался в таком положении. «Лала… несчастная Лала!..» — шептал он, и вместе с этими словами из груди его вырывались мучительные вздохи.
После долгих скитаний он наконец нашел могилу любимой девушки. — Что оставалось ему в жизни?
В борьбе с трудностями и житейскими неудачами у него была одна-единственная сияющая звезда, приковавшая к себе все его взоры, звезда, которая вела его к спасительной пристани. А теперь погасла и она. Что же оставалось? Разбитое, израненное сердце, для которого одна капля целебного бальзама могла бы исцелить все раны.
Потеря была невозвратима. Вардан никогда не любил раньше. В холодном, закаленном в борьбе юноше не было нежности, но перед любовью Лала, как восковая свеча, растаяла его холодность и сдержанность. И вот ангел-утешитель был под этой землею, которую он обнимал и орошал своими слезами. Под нею же было похоронено навеки и его сердце.
Долго мучился он, борясь с горем и рыдая, пока, наконец, всеми его членами не овладело какое-то онемение. Разгоряченная голова его опустилась на могилу, и глаза закрылись. Начались тревожные сны. Страшные видения наводили на него ужас; сменявшие их отрадные картины приводили его в восторг.
Казалось, время ушло далеко вперед, и он видел Армению, разрушенную, опустошенную Армению совершенно обновленной. Что это за чудесное превращение! Неужели потерянный рай возвратился на землю? Неужели опять настал золотой век, когда зло и неправда не оскверняли еще этого невинного божьего мира? Нет, рай, виденный теперь Варданом, не был, тем раем, который основал Иегова у истоков четырех рек Армении, где первая пара людей жила в полном неведении и невинности. Это не был тот рай, в котором человек жил не работая, не производя, питаясь плодами со щедрого стола чудесной природы. Это был другой рай, созданный человеком, его усилиями и честным трудом; вместо неведения в нем господствовало мудрое знание, а вместо патриархальной жизни — разумная цивилизация.
Казалось, сбылись слова, сказанные создателем первому человеку: «В поте лица своего добывай свой хлеб». Теперь человек намного облегчил труд, и ему больше не нужно добывать себе хлеб «в поте лица», Он работает для своего благоденствия. Труд его не присваивается угнетателями.
Вот видит Вардан деревню. Разве это не село О… провинции Алашкерт? Знакомые окрестности; те же горы и холмы, та же река и зеленая долина, все — старое, знакомое. Течение веков ничего здесь не уничтожило, ничего не унесло, а только видоизменило. Но как неузнаваемо стало село! Не видно больше жалких землянок, которые походили больше на звериные берлоги, чем на жилища людей. Вместо них каменные, белые как снег дома, окруженные роскошными садами. Ровные, широкие улицы осенены тенью вечнозеленых деревьев, а подле них струятся прозрачные, как хрусталь, ручьи.