Херсон Византийский
Шрифт:
– Туда они и побегут, там и устроим засаду, а вы с этой стороны шуганете их, – решил я и приказал ему делать лестницы для преодоления стены.
Вечером мы расположились на ночлег, развели костры. Говорили громко, чтобы тавры слышали. Ночью, когда тихо, слышимость в горах великолепная. Особенно, если находишься выше. Лесорубы по одному подходили к кибиткам, забирали свои доспехи и оружие и облачались в них в стороне от света костров. Потом ждали, когда взойдет луна, которая идет на убыль, но еще светит ярко.
После захода солнца воздух в горах быстро выхолаживается. Мне стало зябко. Или от страха? Вряд ли. Я не боюсь здесь умереть. Почему-то уверен, что после смерти окажусь в своей эпохе. По крайней мере, так случалось в фантастических
Луна соизволила взойти. Светила слабенько, но дерево от дерева отличить можно.
– Выступаем! – скомандовал я тем двадцати пяти человекам, которые пойдут со мной в обход.
Остальные тридцать под командованием Гунимунда нападут с этой стороны.
Мы медленно взбирались по склону вверх. Чтобы лазать по горам, надо иметь привычку. Иначе приходится пользоваться всеми четырьмя конечностями. Уже через полчаса я чувствовал каждый килограмм своих доспехов и оружия. А ведь надел только шлем и кольчугу поверх стеганого халата и шелковой рубахи и из оружия взял арбалет, палаш, кинжал и щит. Впереди шел Гарик. У него получалось лучше. Даже иногда останавливался и ждал меня. Ему на четырех привычнее.
Кто-то столкнул камень. Тот с шумом покатился вниз по склону. В таврской деревне залаяла собака. Мой отряд, как договаривались, сразу замер. Гарик зарычал, собираясь гавкнуть в ответ, но я ударил его по крестцу. Таврская собака взбрехнула еще пару раз и замолкла. Мы продолжили движение. Когда достигли обрывистого, голого склона, хорошо видимого при свете луны, который я наметил ориентиром, ноги мои подкашивались. Облегченно вздохнув, завалился на спину. Всей спиной почувствовал, какая мокрая у меня рубаха. Сняв шлем, убедился, что и подшлемник не суше. Солдаты попадали рядом со мной. Я слышал со всех сторон тяжелое, надсадное дыхание.
– Дальше будет легче, по прямой, а потом вниз, – тихо подбодрил я их.
В нужное место прибыли, когда было еще темно. Вторая часть пути далась легче. Собаки тавров лаяли несколько раз, но недолго и, скорее всего, не на нас. Хоть я и устал сильно, но спать не хотелось. Сидел, прислонившись спиной к дереву, и думал, что понуждает горцев к грабежам: голод или желание жить лучше? Подозреваю, что второе. В крымских горах много хороших пастбищ, где можно мирно пасти домашний скот. И всякого дикого зверья на мясо и меха хватает. А еще можно лес рубить, пилить и продавать в Херсоне. Я уже прикидываю, не заняться ли этим самому? Расположить лесопилку неподалеку от фермы, чтобы помогали друг другу защищаться в случае чего.
Подавать сигналы через деревню тавров было бы глупо, поэтому договорились с Гунимундом, что он нападет с первым лучом солнца. Когда небо начало сереть, я расставил бойцов своего отряда «по номерам». Это были лучники, включая Скилура и Палака, и арбалетчики Толя и Ваня. Этим двум пора было размяться, а то они стали заплывать жирком от спокойной сытой жизни под боком у молодых красивых жен. Скифов поставил рядом с собой, на самом опасном участке, а росов – выше по склону, где у них будет меньше шансов поучаствовать в рукопашной. Впрочем, я наделся, что до нее дело не дойдет.
В деревне залаяли собаки. Сперва одна, отрывисто, будто спрашивая: «Кто идет?» Потом загавкали сразу несколько и без перерыва. Гарик собирался было присоединиться к ним, но я сжал рукой его пасть.
– Тихо! – приказал я псу.
Он понял, перестал рычать и зашел мне за спину. Не нравилось ему, когда хватают за морду лица. У него ведь появилась сучка. Приходится держать фасон.
Первыми из деревни выбежали женщины и дети. Перемещались молча, без плача. Скорее всего, не в первый раз. Чувствовалась наработка маневра. Пытались даже гнать овец, большая часть которых сразу разбежалась. Три собаки погнались за ними, сбивая в кучу. Мужчины, человек двадцать, быстро шагали сзади, постоянно оглядываясь. С десяток тавров-лучников перебегали по деревне, обстреливая из луков отряд Гунимунда. Несколько его солдат уже перебрались с помощью лестниц через стену, открывали ворота. Вскоре все бойцы Гунимунда ворвались в деревню. Закрывшись щитами, они побежали по дороге, соединявшей ворота. Остававшиеся в деревне тавры-лучники побежали к лесу. Их было одиннадцать. Наверное, самые боеспособные и те самые, кто угнал моих коров.
До передних женщин оставалось метров пятьдесят, когда я скомандовал:
– Бей! – и выстрелил в широкоплечего тавра с овальным щитом в одной руке и топором в другой.
Доспехов на тавре не было, болт прошил его насквозь и зацепил идущего сзади. Еще несколько мужчин были поражены стрелами и болтами моих бойцов. Я успел завалить второго, после чего бабы заорали и ломанулись к деревне, закрыв собой оставшихся в живых двух мужчин. Те что-то кричали, но их никто не слушал. Я предупредил, чтобы стреляли только в мужчин, не портили зазря добычу. Теперь их трудно выцелить среди женщин и детей. Один из подстреленных тавров вдруг начал подниматься. В его груди и правом боку торчало по стреле. Тавр оперся на топор и попробовал разогнуться, но вдруг вырыгнул поток крови и упал вперед, отчего рука, так и не выронившая топор, неестественно выгнулась.
Отступавшие от леса тавры слились с прикрывавшими отход лучниками, ненадолго остановились, принимая решение, а потом все вместе побежали на нас, причем женщин и детей гнали впереди.
– Бейте по старухам, – приказал я скифам.
Скилур и Палак без малейших колебаний начали отстреливать тех женщин, которых считали старухами. По их понятиям таковыми были все старше тридцати лет.
Женщины и дети сразу остановились. Мужчины (а мужчины ли?!) начали подгонять их пинками.
Я снял одного, который слишком резво махал ногами. Еще несколько человек упали, пронзенные стрелами.
Тавры оставили женщин и детей в покое и бросились вперед, прикрываясь щитами. Десятка два, не больше. До нас добежали четверо. Впереди летел молодой тавр в кожаной куртке и с круглым щитом с металлическим умбоном, который держал в правой руке. В левой у него был широкий короткий меч, напоминающий мачете. В щите торчало несколько стрел.
Я понял, что не успею перезарядить арбалет, а может, просто решил проверить, каков в ближнем бою. Прислонив арбалет к стволу дерева, взял щит и вынул палаш из ножен. Мне казалось, что тавр ломится вслепую, обезумев от страха, и не видит меня. Оказалось, что видит. Он шустро уклонился от моего удара. Я рубанул палашом еще раз, но тавр отбил удар мечом и сразу ткнул меня острием в лицо. Я еле успел отпрянуть, позабыв, что можно закрыться щитом. Острие меча не дотянулось до моего носа всего несколько сантиметров. От испуга я рубанул тавра палашом по голове. Он закрылся щитом, нашпигованным стрелами. Пару из них я срубил. Тавр опустил щит и попробовал ткнуть меня мечом еще раз. Я порадовался, что меч короток, ударил палашом по нему, отбив влево от себя, и после короткого замаха рубанул справа налево по левому боку тавра. Он успевает закрыть щитом верхнюю часть тела. Палаш скользит лезвием по круглому ободу щита и врезается в тело ниже ребер. Меня в который раз поразило, как легко сталь рассекает человеческую плоть и кости. Клинок разрубил темно-коричневую кожаную куртку, легко прошел наискось вниз сантиметров пятнадцать. Тавр скривил лицо в глуповатой, блаженной ухмылке и ударил сверху вниз. На этот раз я инстинктивно подставил щит. И еще раз рубанул по тому же месту, уже со всей дури. Палаш прошел почти до паха и застрял. Я только со второй попытки выдернул его. Тавр упал вперед, на меня. Я брезгливо оттолкнул его щитом. Крови из убитого вылилось так много, что скоро все в радиусе метра два было залито ею. Я уже привык к крови, трупам. Цивилизационные наслоения, запреты и табу обсыпаются с меня, как старая краска с железной переборки. Смотрел на разрубленное тело с тем же безразличием, как на куски говядины или свинины в холодильных камерах супермаркета.