Хевен
Шрифт:
Когда настало время вылезать, Китти достала из бельевого шкафа простенькую белую подстилку. Я аж дрожала от радости, что мои мучения прекратились. Все у меня болело, все покраснело – даже белки глаз, когда я посмотрела на себя в зеркала. Но я была живой – и чистой. Чище, чем когда-либо в своей жизни, тут Китти была права.
– Смотри, смотри, – ласково говорила Китти, обнимая и целуя меня. – Вот все и позади, все закончилось. Ну прямо как новенькая. Такая сладкая, хорошенькая. А теперь, моя радость, мы обработаем твою бедную красную кожу розовым лосьоном, чтобы
С улыбкой она взяла большую розовую бутылку с золотой этикеткой и стала аккуратно обтирать меня лосьоном, от которого мне стало прохладнее.
Не знаю, отчего вдруг, но я благодарно заулыбалась Китти. Не такая уж она и плохая, ей-Богу. Она вроде преподобного Уэйланда Вайса, который шумит и нагоняет на всех страх наказанием Господним, чтобы сделать людей лучше. Только там – Бог, а здесь – горячая вода, а делают одно дело.
– Ну чем тебе плохо? Небось никогда так хорошо не было? Разве я не спасла тебя, скажи? Так и жила бы, как беспризорная. А теперь ты – как заново рожденная, вся свеженькая, чистенькая. Теперь благодаря мне тебе не стыдно показаться перед людьми.
– Да…
– Да и что?
– Да, мама.
– Вот видишь, – промолвила Китти, вытирая мне волосы выцветшим розовым полотенцем, а потом взяла другое, чтобы вытереть раздраженное тело, – выжила ведь, ничего не случилось? Кожа красная – так это не страшно. Побаливает – так любое лечение неприятно. Пострадала немного, зато чистая и здоровая.
Туман в ванной осел. Голос Китти действовал на меня завораживающе, убаюкивающе и придавал определенное чувство уверенности, даже боль проходила. Потом она стала расчесывать мои еще влажные волосы.
Раз – ой, больно!
Волосы сильно спутались, и Китти принялась распутывать их с такой решительностью, что, казалось, была, в крайнем случае, готова и повыдергать их ради этого.
– Дайте, я сама! – воскликнула я, вырывая у нее из рук расческу. – Я знаю как.
– Ты знаешь как?! Уж не ты ли столько лет простояла на ногах, ухаживая за чужими головами, так что ноги начинали гудеть? Уж не ты ли читала книжки про волосы, а?
– Нет, – прошептала я, стараясь вначале руками распутать волосы, прежде чем снова приняться за расческу. – Просто я знаю свои собственные волосы. Когда их моешь, их не надо особо взлохмачивать и перепутывать, как вы это делали.
– Ты будешь меня учить, как мне делать свое дело?
В этот момент внизу хлопнули дверью. Раздался мягкий голос Кэла:
– Дорогая, ты где?
– Здесь, наверху, милый. Помогаю бедному ребенку освободиться от грязи. Сейчас я закончу с ней и позабочусь о тебе. – Потом Китти прошипела мне в ухо: – Смотри, не жалуйся ему. Что мы тут делаем, когда мы одни, – не его поросячье дело, ясно?
Я кивнула и поплотнее завернулась в полотенце.
– Дорогая, – обратился Кэл к Китти, стоя за запертой дверью ванной, – я купил одежду для Хевен, включая пару ночных рубашек. Но я не знал ее размера, поэтому выбрал наугад. А теперь я пойду вниз, приготовить софу.
– Она не будет спать внизу, – каким-то странным голосом отрезала Китти.
Похоже, Кэла ее ответ сильно удивил.
– Что ты хочешь сказать? Вторая спальня забита этой твоей керамикой, которой место в мастерской. Ты ведь знала, что приедет Хевен, и надо было вынести все это, но ты не сделала этого. Ты же собиралась положить девочку на софу – а теперь не хочешь. В чем дело, Китти?
Китти натянуто улыбнулась мне. Она молча подошла к двери и строго посмотрела в мои испуганные глаза.
– Ни слова ему, дорогая, ни одного слова, ты слышишь? Ни единого слова ему…
Откинув волосы назад, она придала себе обворожительный вид и чуть приоткрыла дверь.
– Она такая лапочка, такая послушная. Ну-ка, дай мне одну рубашку, а тебя мы скоро увидим, но попозже.
Китти захлопнула дверь и небрежно подала мне изящную тонкую ночную рубашку из ситца.
Раньше у меня никогда не было ночной рубашки, но я всегда представляла себе, как когда-нибудь надену ее. Для меня это было вершиной роскоши – особая одежда для сна. Но, как только я ее надела, предвкушение радости сменилось неудобством.
Новая и потому жесткая ткань терла и без того раздраженную кожу, а кружева на шее вообще воспринимались, как наждачная бумага.
– Помни теперь: все твои полотенца, зубные щетки будут белого цвета или почти белые. Мое все – ярко-розовое, а у Кэла – черное. Не забывай смотри.
Китти улыбнулась, открыла дверь и выпустила меня из ванной, а потом провела в шикарную огромную спальню рядом с ванной.
Кэл был там. Он уже начал было расстегивать брюки, но быстро привел себя в порядок, покраснев, когда мы вошли. Я низко опустила голову, чтобы скрыть неловкость.
– Китти, ей-Богу, – с раздражением произнес Кэл. – Ты что, не можешь постучать, когда входишь? И куда ты собираешься класть ее здесь? В нашу постель?
– Вот именно, – с вызовом и без колебаний ответила Китти. Я взглянула на нее, чтобы посмотреть на ее выражение лица – странное было выражение. – Она будет спать посередине. Я с одного края, ты – с другого. Ой, ты знаешь, эти девицы с гор – они такие дикие, бессовестные, и за этой тоже нужен глаз да глаз, так что я ее не оставлю спать одну, пока не выдрессирую.
– Господи Боже ты мой! – взорвался Кэл. – Ты что, с ума сошла?!
– Я тут самая нормальная из вас. Что за чепуху она городит?
– Нет, Китти, я этого не позволю! Или она будет спать внизу – или мы отвозим ее обратно!
Он восстал против нее – ура!
– Что ты в этом понимаешь? Ты рос в большом городе, а у этой девчонки нет никакой морали, и мы должны дать ей ее. Урок за уроком, и начинаем немедленно, сегодня же. Вот когда я ее воспитаю – пусть спит внизу на софе. А пока – нет.