Шрифт:
Джон Чивер
Химера
Когда я мальчишкой ходил в цирк, там показывали номер под названием "Сестры Тревизо, Мария и Розита". Розита балансировала на голове у Марии, и так, макушка к макушке, они делали круг за кругом по арене. У Мариа в результате этого труднейшего упражнения были короткие мускулистые ноги и смешная походка, и всякий раз, когда моя жена удаляется от меня, я вспоминаю Марию Тревизо. Моя жена - крупная женщина. Она - одна из пяти дочерей полковника Бойсена, политического заправилы из Джорджии, бывшего в свое время другом Калвина Кулиджа. Он семь раз побывал в Белом доме, и у моей жены имеется подушка в форме сердца с вышитыми на ней словами "НА ПАМЯТЬ", которую миссис Кулидж не то подарила миссис Бойсен, не то даже сшила своими руками.
Мой брак оказался до крайности несчастливым, но у нас трое прекрасных детей, и мы стараемся как-то сохранить семью. Я, как и остальные, делаю все, что положено, а положено мне, между прочим, подавать жене утренний завтрак
– Не могу я больше, чтобы мне подавал завтрак волосатый мужчина в нижнем белье.
Я принял душ, оделся и уехал на работу, но вечером, вернувшись домой, сразу увидел, что дело плохо: она все еще в обиде за мой утренний вид.
Обед я обычно готовлю на жаровне во дворе. Зена стряпать не любит, я тоже, но побыть на воздухе приятно, и мне нравится поддерживать огонь в жаровне. Наши соседи, мистер Ливермор и мистер Ковач, тоже часто стряпают на свежем воздухе. Мистер Ливермор надевает поварской колпак и фартук с надписью "Чего прикажете", и еще у него имеется шуточный плакат: "Опасно для жизни - готовят мужчины". Мы с мистером Ковачем не наряжаемся, но к делу, мне кажется, относимся серьезнее. Мистер Ковач однажды зажарил баранью ногу, в другой раз - небольшую индейку. У нас в тот вечер были рубленые шницели, и я заметил, что Зена ест без аппетита. Дети уплетали за обе щеки, но, как только кончили - может быть, в предвидении ссоры, улизнули в гостиную смотреть ссоры по телевизору. Насчет нашей ссоры они не ошиблись. Начала ее Зена.
– Ты такой бестактный, - загремела она, - обо мне никогда не подумаешь!
– Прости, дорогая, - сказал я.
– Разве шницель недожарен?
Она пила неразбавленный джин, и я не жаждал осложнений.
– Не в шницеле дело. Ты что ни приготовь - все гадость, я уже привыкла. Что я ем на ужин, мне давно уже безразлично. Я научилась обходиться тем, что мне подают. Просто очень уж все твое поведение бестактно.
– Что я такого сделал, дорогая?
– Я всегда называю ее "дорогая", чтобы умилостивить.
– Что сделал? Что сделал?
– Голос ее зазвучал резче, лицо покраснело, она встала с места и, возвышаясь надо мной, крикнула в голос: - Жизнь мою загубил, вот что ты сделал!
– Не знаю, чем я загубил твою жизнь, - сказал я.
– Вероятно, ты растеряла кое-какие иллюзии, это со многими случается, но винить в этом только наш брак, по-моему, несправедливо. Я, например, много о чем мечтал - мечтал даже подняться на Маттерхорн, но никого не виню за то, что это не состоялось.
– Ты?! На Маттерхорн? Ха. Да ты и на памятник Вашингтону не мог бы подняться. А я поднималась. У меня знаешь какие были замыслы. Я могла бы основать свое дело, писать для телевидения, заняться политикой, пойти на сцену. Могла бы стать членом конгресса!
– Я не знал, что тебе хочется стать членом конгресса, - сказал я.
– В том-то и горе. Обо мне ты никогда не думаешь. Не думаешь о том, чего я могла бы достигнуть. Ты загубил мою жизнь!
– После чего ушла наверх и заперлась в своей спальне.
Мне было до боли ясно, что она действительно чувствует себя обманутой, хотя я, казалось бы, дал ей все, что обещал. Лживые обещания, причинившие ей столько горя, исходили, скорее всего, от полковника Бойсена, но его уже не было в живых. Ни одна из ее сестер не нашла счастья в браке, но до какой степени они были несчастливы - это я понял только в тот вечер, уловив кое-какие аналогии. У старшей, Лилы, муж во время прогулки свалился со скалистого обрыва над Гудзоном. Ее допрашивала полиция, и все семейство, включая меня, возмущалось такой подозрительностью, но, может быть, она и в самом деле легонько его подтолкнула? Стелла, следующая но старшинству, вышла за алкоголика, он окончательно спился и умер. Но Стелла была женщина вздорная, изменяла ему, так, может быть, ее поведение ускорило его смерть? У Джессики муж утонул при загадочных обстоятельствах в озере Джордж, когда они, остановившись там в мотеле, вздумали пойти ночью купаться. А муж Лоры погиб в автомобильной аварии, когда за рулем сидела Лора. Неужели все они - убийцы?
– подумал я. Неужели я породнился с целым выводком закоренелых убийц? Неужели Зена с досады, что не стала членом конгресса, замышляет убить меня? Нет, едва ли. Я не столько опасался за свою жизнь, сколько жаждал ласки, тепла, любви, радушия - всех невинных радостей, которые, как я твердо знал, возможны в этом мире.
На следующий день в обеденный перерыв один сослуживец рассказал мне, что встретил в гостях некую Лайлу Смайт, девицу, по его словам, безусловно доступную. Мне-то было
Вечером, когда я мыл посуду, Зена появилась на пороге кухни. Обернувшись на ее голос, я увидел у нее в руке мою бритву (щетина у меня жесткая, и я бреюсь "опасной" бритвой).
– Ты бы не раскидывал такие вещи где попало!
– кричала она.
– Если жизнь тебе дорога, не раскидывай такие вещи где попало. Другая на моем месте тебя бы на куски изрезала за все, что я вытерпела...
Я не испугался. Что я ощутил? Не знаю. Замешательство, предельное замешательство и еще какую-то необъяснимую нежность к бедной Зене.
Она ушла наверх, а я продолжал мыть посуду и думал, во многих ли домах на нашей улице происходят подобные сцены. Но господи, господи, до чего же мне в эту минуту хотелось хоть немного, мягкости, кротости, ласки, шутки, уюта и доброты. А покончив с посудой, я вышел черным ходом во двор. В сумерках мистер Ливермор брызгал из пульверизатора краской на бурые проплешины своего газона. Мистер Ковач жарил рябчиков. Не я придумал этот мир со всеми его парадоксами, но путешествовать мне не привелось, и поскольку ничего интереснее наших дворов я, возможно, никогда и не увижу, то и наблюдал этот пейзаж, даже плакат "Опасно для жизни - готовят мужчины", внимательно и с чувством. В воздухе звучала тихая музыка, она звучит всегда, и это еще обострило мое желание увидеть красивую женщину. Потом вдруг поднялся ветер, ветер, пахнущий дождем, и по нашим дворам повеяло запахом дремучего грибного леса, хотя лесов в наших краях нет. Этот запах взволновал меня, и я вспомнил, как бывает, когда ты юн и счастлив и в свитере и чистых холщовых штанах идешь по комнатам дома, где прошло твое детство и где летом за всеми распахнутыми дверями и окнами зеленой с золотом завесой свисала листва. Нет, я не просто вспомнил свою юность, я словно окунулся в нее. И более того: в этом далеком видении сам я, умудренный опытом, не только обладал всеми преимуществами юности, я мог их оценить. Из телевизора Ливерморов неслась музыка вальса. Мелодия была такая изящная и грустная - не иначе как реклама деодоранта, или дамских бритв, или поясков. И не успела музыка смолкнуть - а запах леса еще держался в воздухе, - как я увидел ее, она шла ко мне по траве, еще шаг, еще, и я ее обнял.
Ее звали Ольга. Я не могу изменить ее имя, как не могу изменить ничего в ее облике. Она была всего лишь праздной мечтой, и я это знал. На этот счет я никогда не обманывался. Я много чего воображал в жизни - что выиграл дубль на скачках, что поднялся на Маттерхорн, что отплываю первым классом в Европу, - и Ольгу я, вероятно, создал в своем воображении из той же тоски по свободе и нежности, но в отличие от других моих грез она явилась с запасом совершенно точных фактов. Разумеется, она была красива. Кому в таких обстоятельствах пригрезилась бы ведьма, мегера? Волосы у нее были темные, душистые, прямые. Лицо продолговатое, кожа оливковая, но черты лица я еле различал в темноте. Она только что приехала поездом из Калифорнии. Приехала не помочь мне, а искать моей помощи. Она искала защиты от мужа, который грозил последовать за ней. Она искала любви, поддержки, совета. Я держал ее в объятиях, упиваясь ее теплом и близостью. Она заплакала, когда заговорила о муже, и я словно увидел его воочию. Я и сейчас его вижу. Военный, сержант. На толстой шее шрамы от фурункулеза. Лицо красное. Волосы желтые. На тесном, в обтяжку, мундире двойной ряд нашивок. Дыхание отдает пивом и зубной пастой. Я так радовался ее присутствию, ее доверию, что подумал - конечно, в шутку, - уж не сошел ли я с ума. Есть ли у мистера Ливермора, когда он красит свою траву, столь же прекрасная подруга? А у мистера Ковача? Может ли быть, что потеря иллюзий до того нас сблизила? Неужели же в мире есть неведомое нам равновесие и милосердие, так что рано или поздно наши заветные желания сбываются? Потом пошел дождь. Ей пора было уходить, но мы прощались так долго и сладко, что в кухню я вернулся уже промокший до нитки.