Химеры сознания
Шрифт:
– И он тоже? – удивился я.
– И он тоже, но этого мы не афишируем, – доверительно призналась она. – Тихий прибывает нерегулярно и непредсказуемо, как обычно.
– А Моррей? – опять поинтересовался я и почувствовал себя как-то особенно глупо.
– Конечно, – непонятно ответила она.
Через несколько дней моего пребывания я обнаружил, что оказался в ситуации средней между джекпот и флеш рояль и что лучшего расклада дел нельзя было бы ожидать, даже если б я планировал свои стратегии долго, продуманно и скрупулезно, чего я, разумеется, никогда в жизни не делал. Всегда лучше получить то, что случайным образом получилось, чем разочароваться в крушении затратных гигантских планов – так сформировалось мое мировоззрение, и раз за разом оно только укреплялось.
Отель при клинике, куда разместила
Джил принялась заботиться обо мне как об очень важной особе, в моем представлении, не ниже императорского титула, чем ставила меня в самое дурацкое и недоуменное положение. Ее забота приобретала все более угрожающий масштаб, так что на третий день мы перешли на дружеское, доверительное «ты», а к концу второй недели и вовсе научились обходиться без условностей и церемоний.
Я сотню раз пытался раскрыть ей глаза на свое истинное происхождение, полное никчемности и бесполезности, но она не желала ничего слышать. Впрочем, иногда она слушала, улыбалась как недоразвитому ребенку и вновь принималась за свое. Так продолжалось изо дня в день третий месяц подряд. Я чувствовал себя все несчастней, потому как знал, что никогда ничем и никому не давал повода так тепло относиться к себе и, будучи в тисках необъяснимой, но непреодолимой заботы, ощутил себя Одиссеем, попавшим в плен к сладкоголосым сиренам, где все реже вспоминал об имеющихся, возможно, когда-то у меня первоначальных планах, или, может, намерениях, или что-то такое еще… Но однажды Джил сама вызвала меня на разговор:
– Уважаю твой принцип не иметь имени. Но ты не единственный, кто пытается всех обмануть, потому что тебе нужен он. Ведь так? – спросила она в упор.
– Мне нужен он? – на всякий случай уточнил я.
– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что он здесь, на Мендаксе.
– Совершенно не хочется врать, – простодушно признался я, – наверное…
– Грааль! – ехидно прервала меня Джил.
– Точно! – подыграл я в ответ.
– Лжец и преступник, – знающе усмехнулась она.
– Нет, я бы никогда не причинил тебе вред! – искренне и вслух возмутился я.
– Чужеземец, что ты можешь знать обо мне! – манерно вздохнула Джил и живописно в красках, криках, стонах и жестах поведала мне вкратце свою душераздирающую историю.
Маленькая испуганная девочка боится сделать вдох, чтобы произнести слово, придушенная объятиями жилистого старика – жестокого, мрачного, вероломного дяди, который уже присвоил себе всю недвижимость, капиталы и положение прежде очень состоятельной семьи Джил, на правах единственного родственника-опекуна. И вот она, беспомощная сирота, словно узница-золушка, выносит невзгоды юности в безнадежной покорности к несправедливой судьбе, а достигнув своего совершеннолетия, будто в насмешку, получает от дяди скромную должность на задворках своей же империи – распорядительницы «Клиники для поврежденных рассудком от невыносимых обстоятельств». Внешне она стала сильнее, тверже и будто смирилась с участью, но в глубине души продолжает рыдать, взывая к справедливости и возмездию, и продолжает жить в терпеливом ожидании отважного рыцаря, который не убоится и отомстит за бедную девушку, за все ее горести и унижения.
Картинка пронеслась у меня перед глазами, а Джил громко и театрально разрыдалась, уткнувшись в мое плечо.
– Поврежденных рассудком? – переспросил я.
– Фи, – отмахнулась Джил, – те, кто считают, что им нужно на Мендакс, явно нуждаются в лечении. Теперь ты понимаешь, что происходит? – строго спросила Джил.
– Теперь понимаю, – ответил я, даже не пытаясь выйти из легкой невменяемости.
Как человек дела, я всегда полагаюсь на естественный ход событий, что, может, ни разу и не приводило меня к цели, зато никогда не уводило от нее далеко. Интуиция является самой верной стратегией, подумалось мне, а любые бесполезные приготовления никогда бы не стоили тех восхитительных эмоций, что я получил в неге и праздности, в пленительных заботах бесконечно радушной хозяйки Джил.
Теперь же, когда все устроилось, когда я вдруг обрел смысл и узнал, что мне предстоит, мне стало невыносимо грустно. Грустно оттого, что все сложилось будто само собой, совершенно без моего участия и даже несколько вопреки.
– Дядя достаточно умен и никогда не пытался спрятать Грааль. Наоборот, он доступен всем. Галхед скрыл только истину, – рассказала мне Джил. – Известно, что Иосиф Аримафейский, наш далекий пращур, владел копьем Лонгина. Что же касается чаши, то сохранился противоречивый эпос, будто бы она существует, но никто никогда и нигде не подтверждал, что видел ее самолично. Известно, однако, что чаша в простом созерцании дарует бессмертие и различные блага. Следовательно, ее образ, а не физическое воплощение несет в себе магическую благодать. Потому и нет никакого обмана в том, чтобы собирать страждущих и предъявлять им желанный образ, равно обладающий силой материального предмета. Так дядя создал Реликварий. Он выставил в зале Присутствия голографическую копию чаши Грааля, тем самым оградил ее от любой, даже умозрительной возможности кражи. Для правдоподобности ежегодно ее якобы извлекают из барионного замка-фиксатора, протирают, исследуют и возвращают на место, всегда, как бы случайно немного сменив положение. На самом деле дядя просто перенастраивает проекционные лазеры. Чашу невозможно сфотографировать или исследовать датчиками, лучами, полями – защитный экран чутко улавливает любое воздействие и становится непроницаемым, посему подвох никогда не обнаружится. Само сокровище храниться здесь же, этажом ниже, в подвале и спрятано в старомодном бронированном сейфе. Конечно, есть несколько степеней защиты, биометрический протокол и исключительный персональный доступ.
– Это все? Протокол? Нет кипящей лавы и смертельных ловушек? В чем же подвох? – усомнился я.
– Раньше были, – парировала Джил. – Но это не останавливало воров. Наоборот, они-то и указывали им путь к чаше. Ведь те, кто пробирался в зал Присутствия, уходили ни с чем.
– А ты, Джил, как ты узнала? – спросил я.
– Не беспокойся. Случайно. Галхед до смешного неуверенный в себе человек. Даже когда он клянется себе в верности и любви, то боится показаться неискренним, поэтому обязательно спрашивает меня, не заметила ли я чего-то фальшивого в его словах. И если я медлю с ответом, он страшно злиться и переживает. Может, это, а может, что-то еще. Может, графин вина с ядом белладонны вызвал в тот день в нем жесточайший приступ слабоволия. В общем, он жмурился, кривил губы, что-то бормотал, схватил мои руки, и мы спустились в подвал. Я все видела своими глазами. Сам он, боюсь, этого даже не помнит. Во всяком случае, никогда об этом не говорил и не вспоминал. Я видела Грааль! – Джил интригующе помолчала: – Это было двести восемьдесят лет назад, – произнесла она, оценивая взглядом мою реакцию. – Все, что ты слышал о чаше, правда.
Я понимающе закивал, преданным взглядом выпрашивая дальнейших откровений, но, видимо, этого была недостаточно, и Джил с разочарованием в голосе продолжила:
– Каждые сорок лет дядя торжественно передает свой пост вымышленному наследнику, тогда же к его имени прибавляется следующий порядковый номер. Ныне хранитель Реликвария – Галхед Седьмой.
– А предыдущий, шестой? Куда он делся? Не мог же он раствориться?
– В Мендаксе мог. Здесь все может быть, особенно то, чего быть не может. Ты живешь здесь больше ста дней, должен был это понять.
– Но ты ни разу не выпустила меня из стен соей прекрасной светлицы. – Возразил я.
– Разумеется, – усмехнулась Джил. – Все просто. Известно, что члены царствующей династии Биркезиона с рождения до тридцати лет воспитываются в аскезе и уединении, что соответствует жреческому призванию семьи. Будущий жрец и наследник живет глубине заповедных лабиринтов нашего фамильного замка, там же доживает свой век каждый семидесятилетний уходящий хранитель. Церемонии смены поколений, рождения и прощания тщательно продуманы, режиссированы и никого по-настоящему не интересуют, ибо скучны и приелись даже туристам. Семейные хроники скрыты от праздных глаз, не освещаются прессой, потому ничего нельзя увидеть, проверить, тем более усомниться. Биркезионы не просто жрецы, они вечные и несменяемые правители Мендакса, а Галхед узурпировал власть моего отца и семь раз передавал ее сам себе. В конце концов, сюда люди прилетают за Граалем и мелкие сувениры и сплетни их не интересуют. Так вот, за последние двести восемьдесят лет было совершено двести семьдесят девять попыток украсть святыню. Поверь, здесь видели все: от банального взлома до пошлых вымогательств, но Грааль пребывает на месте. Можешь убедиться. Теперь ты знаешь, почему он никогда не был украден.
Конец ознакомительного фрагмента.