Химеры
Шрифт:
На нашем пути целый бурелом из поваленных деревьев и, как следствие, множество мелкой живности под ними, но далеко не безобидной: сороконожки, змеи, мохнатые с тарелку пауки — и всё это богатство приходится преодолевать.
Но, вот, подходим к мосту, дерево, в обхвате, метров двадцать, сломано как прутик, лежит от одного края трещины до другого. Острый скол позволяет легко проникнуть на ствол и воспользоваться им как мостом, что и сделали волки. Оголённая земля вся изрыта, звериные следы, действительно, вперемешку с человеческими отпечатками, я с любопытством склонился над следами:- А с чего ты взял, что дети
— Неважный с тебя следопыт, Великий князь, смотри сюда, видишь, мальчик подсадил волчонка на дерево и как отпечатались пальцы на земле, а коготки зверёныша оставили царапины на коре. А вот другой ребёнок цеплялся за волчицу и выдрал клок шерсти. В этом месте дети подрались с волчатами и те, и другие получили трёпку от волчицы. А здесь… — Аскольд осекается. Я, заинтригованный сажусь рядом: — Что замолчал?
— Ребёнок грыз кость, на ней следы от зубов, борозды от небольших, но крепких клыков и жим челюстей не детский, кость перекушена пополам.
— Ротвейлеры, какие то, — бормочу я.
— Просто они другие, — шепчет князь, оглядывается по сторонам и натягивает тетиву лука.
Мне становится не по себе, если здесь такие детки, то какие взрослые? Внезапно я чётко ощущаю, что за нами наблюдают, выпрямляюсь, с тревогой смотрю в лес. Все мужчины выставляют копья, тоже чувствуют чьё-то внимание.
— Однако нам не стоит задерживаться, — Аскольд, словно простреливает взглядом окружающую листву.
Не слова говоря, Семён проворно карабкается на ствол дерева, что-то давит дубиной и с выжиданием смотрит на нас. Мы, не сводя взгляда с внезапно притихшего леса, быстро заскакиваем на природный мост.
Толстая кора буграми покрывает дерево, бурелом из сломанных ветвей местами в клочьях грязной паутины, скользкая плесень, множество мокрых древесных грибов, делают переход достаточно сложным, если не опасным. И ещё — слизни, мокрицы, многоножки, жуки с длинными усами — всё это снуёт перед ногами и ещё норовит цапнуть — давно не испытывал такого омерзения, но приходится, стиснув зубы от отвращения, продираться сквозь гниль, давя, то ногой, то кулаком назойливых насекомых и про себя матерясь, почём свет стоит.
Дерево огромное, мы проползли метров тридцать, а оно всё ещё не кончается, ветвей стало больше, различной живности — полчища, ствол тоньше, ноги скользят, кора и всякий мусор, срывается вниз и исчезает в тёмной мгле пропасти.
Напрягаюсь до невозможности, обоняние выхватывает запахи необычных существ, а слух выдёргивает непонятные звуки — то ли бормотание, то ли разговоры. Но, может, это болезненное воображение, галлюцинации? В любом случае я очень тороплюсь пройти опасный мост, спихиваю с дороги жуков, пауков, пугаю мелких грызунов, скольжу, едва не падаю, но иду, стремясь быстрее преодолеть это кошмар. Впереди вскрикивает и ругается Семён, сражаясь с очередной гадостью. Охотники не ропщут, разве, кто кого посылал куда подальше, а князь Аскольд замыкает путь, он идёт, молча, руками, при продвижении, не помогает, держит перед собой лук со стрелой, но движется ловко и бесшумно, ни разу не споткнулся и не поскользнулся — я всегда не перестаю удивляться навыкам друга.
А пропасть гипнотически манит к себе, удушливые испарения доносят неясные запахи живых существ — там живёт своей жизнью
Отряд спрыгивает на землю, и сгрудились вокруг меня, даю команду Аскольду замыкать колонну, последний раз смотрю на мешанину веток и листьев на дереве-мосте, улавливаю скрытое движение, возникает соблазн пустить стрелу, но решил повременить — почти бегом веду отряд из леса, это необходимо сделать до вечера, иначе, лес нас сгубит.
Почва под ногами становится более влажной, мха — целые поля, иногда под ногами брызгает вода, меня это тревожит, боюсь, забредём в болото, а то и в трясину занесёт. Держимся ближе к разлому, хотя нестерпимо желаю уйти от него. Щупальца белёсого тумана, выползающего из трещины, не дают покоя, всё кажется, под его прикрытием выползет какая-нибудь гадость нам на погибель.
Часто натыкаемся на волчьи, вперемешку с детскими, следы. Звери, как и мы, в болото не уходят, но и близко к расселине не приближаются, значит, там опасность для всех.
Запах свежей крови неприятно бьёт в ноздри, я резко останавливаюсь, Аскольд неслышно приближается, вытягивается как струна, прислушивается.
— Кровью пахнет.
— Не чувствую, — принюхивается князь, с удивлением косится на меня.
— Заходим с боков, — распоряжаюсь я. — Видите нагромождение валунов, это там.
Очень медленно, обходя сухие ветки, приближаемся к сему месту. В пространстве витает дух смерти, всюду пятна крови, земля вспахана словно плугом, молодые деревца изувечены, кусты выдраны с корнем.
Сразу за валунами натыкаемся на разорванного матёрого волка, затем на другого зверя, покрытого многочисленными ранами, он ещё живой, издыхает в страшных муках, кишки вывалились на землю и по ним ползают жирные мухи. Волк, с трудом поворачивает огромную голову, ни тени угрозы не вижу в его глазах, лишь отрешённость, он приготовился к смерти.
Мне становится, безумно жаль зверя, моментально натягиваю тетиву, стрела взвизгивает, положив конец его мучениям. И вдруг, вижу человека, он коренастый, лежит животом на земле, пальцы скрючены, мёртвой хваткой вцепились в землю, тело — сплошная рана, крепкая шея, почти полностью перегрызена. Охотники быстро переворачивают его на спину, я с интересом наклоняюсь — лицо явно человеческое, но жевательные мышцы мощные, звериные, и короткие клыки — это настолько дико смотрится, что непроизвольно отшатываюсь. Что он не поделил с волками, может детей хотел забрать?
— Это батя, за своими детьми пришёл, — тягостно вздыхает Семён, — неандерталец.
— Похороните его, и… — задумался я, — волков тоже.
— Никита Васильевич, сюда, — кричат охотники, — ребёнок, живой!
Глава 9
Охотники толпятся у больших валунов и копьями пытаются достать ребёнка.
— Прекратите! — кричу я. Расталкиваю людей, сажусь на корточки. В щели, между камней сидит всклокоченное, рычащее существо.
— Сейчас достану, — крупный мужчина, с лицом цвета морёного дуба, по прозвищу Прелый, наматывает на руку толстую куртку, теснит меня и ползёт к малышу.