Хирург Илизаров
Шрифт:
Невысокая женщина, похожая на девочку-подростка, поразила врача большим, прямо-таки огромным для ее роста животом. Тогда первое впечатление исчезло так же внезапно, как и зародилось: измученные болью глаза женщины молили о помощи, и врач делал в те минуты то, что полагалось делать в таких случаях. А через год облик этой женщины возник в памяти до мельчайших подробностей. Нет, Илизаров не мог бы сказать о морщинках вокруг глаз или бледных, крепко сжатых губах. Он как бы другим взглядом увидел вздувшийся живот молодой женщины. И спросил себя: что же это за свойство организма, какая сила помогает человеческой коже и мышцам увеличиваться в объеме
Открытия не рождаются в один миг. И мне не хочется ставить в ложное положение своего героя, рассказывать, будто он, поднятый своей мыслью со стула, бегал по комнате и радостно потирал руки или ерошил курчавые черные волосы, а его антрацитовые глаза излучали восторг и умиление. Нет, ничего этого не было.
Медленно, год за годом подходил Гавриил Абрамович к тому, над чем размышляют сейчас крупнейшие специалисты. А в те минуты, когда ему припоминалась маленькая женщина из Долговки, Илизаровым владело лишь предчувствие чего-то важного, что скоро приоткроется ему, хирургу-травматологу, врачу, который имеет дело с самыми «консервативными» по своей способности к изменениям органами человеческого тела. Кость тверда и крепка. Она очень медленно регенерирует. Но ведь кость живет! Она, как и любая другая ткань, — составная сложного человеческого организма. Не может же она по своим регенеративным свойствам полярно отличаться, скажем, от кожи или других тканей?
ПЕРВАЯ ОПЕРАЦИЯ
Люди счастливы по-разному. Молодой — ожиданием, мечтой. Зрелый удовлетворен работой, тем большим и хорошим, что удается сделать для других. На склоне лет человек, оглядываясь на прожитое, думает о том, чтобы внуки не свернули с доброго пути, продолжили то, чему сам отдал силы, разум, талант и волю, и пошли дальше. И в каждом возрасте — свои эмоциональные всплески. Но каждый, когда он здоров, меньше всего думает о том, что здоровье для полноты счастья — самое главное.
Для того, кто получил увечье, кто страдает тяжелым недугом, меркнут земные краски и уходит, уходит, что бы мы ни говорили, какими бы словами ни защищались, — все равно уходит полнота ощущений жизни.
Люди по-разному счастливы. И по-разному счастливы врачи.
Иной счастлив только тем, что выбрал путь «протоптанной и легче». Другому же и во сне снятся недоступные вершины, которые он должен, непременно должен покорить. А иначе такие люди не представляют себе земную, до краев наполненную жизнь.
Г. А. Илизаров по-прежнему работал один. Ездил по вызовам, лечил в стационаре, учился, читал, но все чаще тоскливо сжималось сердце: чудилось, будто не тем занимается, будто впустую уходят годы на больничную «текучку», а позднее упущенное время не вернуть, не наверстать… Влекла его хирургия, а приходилось быть «мастером на все руки». Только через три года появился в больнице второй врач. Затем прислали еще одного и еще! Наконец-то Гавриил Абрамович вздохнул свободнее.
Илизарову, когда он в полную силу начал заниматься хирургией, все чаще бросались в глаза люди с физическими, с точки зрения хирурга, недостатками. Врачи в таких случаях говорят: «отклонение
Однажды Гавриил Абрамович пришел в районный Дом культуры. Перед началом киносеанса молодежь танцевала. Утомленный трудным днем, слушал музыку. Беззаботно, легко и красиво вальсировали пары.
Как музыка вальса на ветер похожа, У ветра — порывы, у музыки — тоже… —вспомнил Гавриил Абрамович и рассеянно улыбнулся: опять извлек из своей «копилки» афоризм.
Ему все больше нравилась музыка, у баяниста было то, что называют «играет с душой». Гавриил Абрамович отыскал взглядом баяниста. Привычная поза сельского гармониста — чуть склоненная к инструменту голова с шапкой густых темно-русых волос, в позе этакая небрежность человека, знавшего, что он многим нужен и если его здесь не будет, веселье замрет, лица станут постными. Но глаза! Парень молодой, а глаза грустные-грустные. Словно потерял человек что-то давным-давно, не может вернуть утраченное и владеет им неизбывная тоска. Нет, такие глаза невозможно забыть.
Когда стихли последние аккорды и люди направились в зал, к баянисту подошел паренек и бережно принял от него инструмент. Только в этот момент Гавриил Абрамович заметил рядом костыли. Гармонист с привычным жестом придвинул их одной рукой, разбросал по обе стороны и, не спеша, не оглядываясь, тяжело зашагал к выходу. Щупленький, худощавый, с подогнутой ногой, он как-то сразу стушевался, словно хотел быстрее скрыться от людских глаз.
Гавриил Абрамович, выбросив билет в урну, поспешил вслед за баянистом.
— Хорошо играете. Давно научились?
Баянист остановился, посмотрел на непрошеного спутника все тем же грустным взглядом. И встретил открытый, теплый взгляд смуглого человека. Черные, аккуратно подстриженные усы подчеркивали его кавказское происхождение. Глаза темные, внимательные.
Они закурили, неторопливо зашагали по деревянному тротуару.
— А с ногой что? — будто невзначай полюбопытствовал Гавриил Абрамович.
— Старая история, — вздохнул баянист, — туберкулез суставов.
— Старая, говоришь? — переспросил Илизаров. — И нигде не лечился?
— С четырех лет маюсь, — угрюмо обронил парень, — пятнадцать лет не расстаюсь с этими игрушками. — Костыли сердито застучали по тротуару.
Хирург познакомился с историей болезни молодого человека. Случай трудный — туберкулезное поражение коленного сустава. Но, странное дело, Илизаров перестал понимать самого себя. Обычно врачи умеют отвлекаться от судьбы человека, исследуют болезни, ее истоки, течение как бы «в чистом виде». А Илизарова словно преследовали грустные глаза баяниста, утомленные за годы болезни, и скрюченная, подтянутая к бедру нога, на которую тот не мог наступить. Но что мог он, хирург, стаж которого пока небольшой, противопоставить тяжелой болезни?
Гавриил Абрамович не встречал больных, оперированных по поводу такого заболевания. Даже в областном центре редко кто делал подобные операции, а в сельской местности — и того реже. Гавриил Абрамович как-то поделился своими раздумьями с коллегой.
Вечером они сидели в кабинете главного врача и вели беседу — неторопливо, раздумчиво. За открытыми окнами слышались разговоры выздоравливающих, разгуливающих по лесным тропинкам. Хирурги беседовали вполголоса, словно боялись нарушить покой больных. Они решали очень важное и говорили, не стыдясь сомнений.