Хирурги человеческих душ (роман-трилогия). Книга первая. Человек может всё!
Шрифт:
Воловой по собственному желанию изрекал сакраментальную фразу последним. Регина на удивление твёрдо опознала его, пояснив при каких обстоятельствах его слышала. Голос говорившего она узнала по низкому тону и хрипотце.
Четверть часа спустя Регина повторно вошла в кабинет и столь же чётко признала Волового уже по внешности:
– Тот, что стоит у сейфа. Узнаю его по лицу. И по глазам – они у него по-лисьи зыркают, вроде норовят чего отхватить. И по щекам – висят, ровно у хомячка. И ещё по…животу – он бочечкой выпирает. Это…это он меня выводил в туалет в вытрезвителе 26 апреля. И там снасильничал. Только тогда он был в милицейской форме…
– Чушь!
– Минутку, опознанный, я вам не давал слова, – попробовал оборвать его разглагольствования следователь. – Лучше назовите-ка свои фамилию, имя и отчество.
– Чушь. Это провокация, – гнул собственную линию Воловой. – Она была пьяна и ни хера не помнит. Мстит за то, что её засадили в вытрезвиловку. Налепит тут горбатого с три короба. Срамина позорная!…
– Молча-а-ать! – заорал Подлужный, хрястнув кулаком по столу, отчего опрокинутый стакан, стоявший на столе подле графина, перевернулся и встал на донышко, понятые подпрыгнули вкупе со стульями, а опознаваемые шарахнулись в стороны. – Молча-ать! Или я вас немедленно задерживаю на трое суток!
– А чего она пиз…врёт как…, – утихая, перечил Воловой, самовольно опускаясь на стул. – И вообще… Я требую занести в протокол, что она меня назвала вороватой крысой и плутоватым лисом.
– Встаньте, опознанный, – уже хладнокровно потребовал следователь. – Ваши слова, равно как и пояснения свидетеля Платуновой, будут занесены в протокол. И чтобы никаких «сильных» выражений от вас я чтобы не слышал. Итак, встаньте и назовите себя.
– …Воловой…Аркадий Николаевич Воловой, – нехотя выдавил из себя милиционер, поднимаясь со стула.
– Я правильно понял, что вы, всё-таки, сопровождали её в туалет 26 апреля, как следует из вашей оговорки?
– Да. Выводил. Галя легла поспать. Ну…постовая Галина Ефремовна Астахова. Я её подменял. Астахова меня сама попросила. Но в туалет нога моя не ступала и до…этой…я кончиком пальца не прикоснулся.
Ах, как надеялся Алексей на то, что Регина идентифицирует личность Волового ко всему прочему и по часам! То стало бы мощной привязкой не просто к контакту между вытрезвляемой и постовым, но и к особому, интимному соприкосновению между ними. Подлужный предвкушал, как он, прежде чем защёлкнутся стальные оковы на кистях Волового, снимет с одной из них наручный хронометр и, повернув его тыльной стороной к свету божьему, громогласно прочтёт: «Дембель. 1975-1977». Уж тогда похотливый «Рукоблуд» сменил бы напускную кичливость на личину ничтожества, жалко лепечущего слова признания и идущего в «абсолютный расклад».
Увы, на руках опознанного часы напрочь отсутствовали. Убедиться в том было проще простого: в жаркий июньский день мужчины щеголяли в футболках и рубашках с короткими рукавами. И загорелые предплечья Волового не имели даже узкого ободка бледной кожи, что остаётся нетронутой солнцем под браслетом или ремешком. Надежда на скорую и победоносную развязку рухнула.
2
Устыдитесь те, кто подумал, что досадная неудача надломила Подлужного. Во-первых, он на Воловом до поры отнюдь не «ставил крест», как на честном человеке. Напротив, противоречие с часами зачислил ему в актив. Во-вторых, Подлужный не был бы самим собой, если бы пал духом от такой малости. Отрицательный результат – тоже результат. Блицкриг в деяниях, совершённых в условиях неочевидности – крайне редкая вещь. Наступила фаза нудного и всестороннего накапливания обвинительных улик и реабилитирующих фактов. И в последующий час производственные свершения «горели» от напора старшего следователя прокуратуры.
Перво-наперво он провёл накоротке очную ставку между Платуновой и Воловым, в процессе которой каждый из них отстаивал персональную правду или персональную ложь. И места правды и лжи пока не были окончательно «застолблены».
Отсадив милиционера в кабинет к помощникам, Алексей допросил постовую Астахову. Та подтвердила, что в ночь на 26 апреля в вытрезвитель доставляли девушку, выглядевшую взросло, которая впоследствии оказалась несовершеннолетней. Ночью она, Астахова, попросила Волового подменить её, так как накануне не выспалась – болел зуб. И тот по-товарищески услужил ей. Это было не обременительно, поскольку двери женской и мужских палат связаны одним коридором. Сама же она, в нарушение инструкции, оставила пост и прилегла вздремнуть в кресло, предназначенное для фиксации буйствующих пациентов. В нём проспала часов до шести утра.
Отпустив постовую и Платунову, Подлужный уговорил Авергун и Торхову допросить остальных сотрудников вытрезвителя, оформив необходимое отдельное поручение и снабдив помощников прокурора вопросником. Сам же следователь вломился к Двигубскому, сладко почивавшему в кресле, и «в один присест» уломал его на санкционирование обыска в комнате общежития, где проживал Воловой. На постановлении не успели просохнуть подпись прокурора и оттиск гербовой печати, а Алексей уже мчался к общежитию на прокурорской «Волге» в компании с понятыми и Воловым.
В комнате милиционера следователь перевернул обстановку вверх дном, но наручные часы бесследно канули, словно маковое зёрнышко в чреве обжоры. Отсутствовали и препараты, предназначенные для излечения венерического заболевания.
– Вы скажите, что вам надо, – кичливо задирал нос и жеманно поджимал губы Воловой. – Я всё вам сам отдам.
– Ага, как же, – мрачно злился про себя Подлужный, – надоумь тебя, так ты часы схрумкаешь теми «устами, что не говорят на человеческом языке», и даже не подавишься.
– Может денег вам не хватает? Золота? Совести? – язвил милиционер.
Получасовые поиски не увенчались успехом. Перепачканный Подлужный – в липком поту и подкроватной пыли – принялся восстанавливать порядок. Ему по мере сил сочувственно содействовали понятые.
– Поправьте-ка постельку, гражданин следователь, – упирая на обращение «гражданин», ехидно раздавал указания Воловой. – Правее. Правее. Хоро-ош! С телевизором поаккуратнее…Та-ак…Вот так пойдёт. Вы меня унизили, гражданин следователь. Лишили моё достоинство. Даром вам не пройдёт. Я на вас огроменную «телегу» накатаю. И не Двигубскому, а в область, в Россию, в Союз.
– А-ап-апчхи! – звонко чихнул Алексей, – …на вашу жалобу, – закончил он мысль и хихикнул от того, что посредством сомнительного экспромта парировал выпад противника. – Я поступаю строго по закону. Распишитесь-ка, лучше, в обязательстве о явке к венерологу для обследования. Вам завтра надлежит побывать у него.
Подлужный умело напускал на себя уверенность. И посторонним было невдомёк, что груз забот у следователя нарастал и нарастал. Про себя же Алексей утомлённо размышлял о том, что придётся ускоренными темпами прибегнуть к реализации трудоёмкого «козыря», на который его натолкнула ключевая фраза Регины Платуновой.