Хирургия Плоти
Шрифт:
— Да, Дафф, ты рождена для сосания хуя! Я трахну твои миндалины!
— Лучшая «глубокая глотка» в городе, я же говорил! — сказал другой мужчина, который вставлял свой пенис в её прямую кишку. — Держу пари, твой муженёк обосрался бы, если увидел это, а?
В конце концов он кончил ей в кишечник.
— А вот и обед, — сказал первый, когда начал кончать ей в рот.
Его жена проглотила сперму, мурлыча, как кошка. Потом она легла на кровать.
— Ты можешь в это поверить? Я сказала этому придурку, что иду в магазин красок, выбирать цветовую гамму для дома.
— Когда ты уже бросишь это никчёмное дерьмо? — спросил второй.
Она
— С чего бы? — сказала она. — Он держит меня в драгоценностях, а вы ребята, держите во мне члены.
Затем все трое рассмеялись.
Поцелуй прервался. Я думал, что падаю с высоты, как только что перерезанная веревка. Я обмяк на сиденье. Старуха посмотрела на меня, но я увидел, что она вовсе не стара. Она выглядела как подросток. Пища, которую она получила из моей истины, сделала её сильной, весёлой, сияющей и молодой. Её белые волосы стали чёрными, как вороново крыло. Бледная кожа натянулась на молодые мышцы и кости, большие белые шары ее грудей стали твердыми прямо на моих глазах. Их свежие соски вздымались, указывая на меня, как стенные гвоздики.
Я не мог говорить. Я даже пошевелиться не мог.
Жадные руки принялись ласкать меня, её глаза сияли. Она снова поцеловала меня, лизнула, наслаждаясь тем, чем я был для неё. Её дыхание обожгло моё опустошенное лицо.
— Ещё немного, — выдохнула она.
Она пускала слюни. Она сунула руку под сиденье. Лезвие бритвы сверкнуло в ледяном свете. Затем она очень осторожно вложила его мне в руку.
По крайней мере, это было не больно. Это было даже приятно. Это было очищение. Понимаешь, о чём я? Теперь почти ничего не видно. Как гаснет свет в театре. Я вижу только маленькую девочку. Она наблюдает за мной. Она улыбается, молодеет и оживает на мясе Провидения, на сладком-сладком пике истины.
перевод: Олег Казакевич
Листок бумаги
Когда Струп харкнул кровавым сгустком мокроты в стену, это физическое усилие заставило его брюшные мышцы напрячься и сдавить мочевой пузырь. Древний, давно забытый инстинкт подтолкнул его встать и найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы помочиться… но потом Струп вспомнил, кем он был и в каком сейчас положении, поэтому буркнул:
— Да какого хуя, — и, как обычно, обоссался прям себе в штаны.
Ну, чтоб вам было понятно, он вспомнил, что у него не было ног. Ампутированы чуть ниже коленей. «Газовая гангрена»- так врачи сказали ему.
Каждые шесть месяцев, или около того, Струп катил себя в государственную клинику, где ему отрезали ещё дюйм.
Струп был одним из ярких представителей города Сиэтла, бездомный социопат-изгой. Инвалидного кресла у него не было, он не мог передвигаться на нём из-за острого артрита. Была у него доска на колёсиках, пара перчаток — толкуш и койка под номером «509» в социальной ночлежке на углу Третьей и Джеймс-Стрит, но Струп не хотел там жить, он просто хотел свою доску и перчатки.
Улица была его стихией.
Люди прозвали его «Струп», потому что именно им он был покрыт с головы до ног.
Шестьдесят два года болезней и инфекций, клещей и вшей, нулевой гигиены и всех видов дерматита. Такое, знаете ли, оставляет отметки на человеке.
Струпу было похую.
Oн отдирал струпья от тела и ел их. Не так уж и плохо, на вкус почти, как жареные сухарики.
Каждый
50
ежемесячный цветной журнал объёмом сто страниц, полностью посвящённый конопляной тематике.
51
«Часовой революции» — тематика понятна.
Ёбаный крохобор.
Ночью он протискивал себя между двумя мусорными баками, стоящими в переулке, разделяющем вьетнамский ресторан и пункт обмена игл для наркоманов.
Это был милый тихий уютный и укромный уголок, это был дом Струпа.
И той ночью…
Шёл дождь. Он всегда шёл в этом сраном городе. Струп уже скатился вниз по переулку и припарковал себя между мусорными контейнерами, обложившись газетными листами сиэтлской «Пост Интердженсон». Струп промок, в ни разу не стиранных штанах хлюпало. Хлюпала моча и его собственные экскременты.
Струпу было похуй, жизнь у него не сахар и если человек вынужден срать себе в штаны — он срёт себе в штаны, по крайней мере, хоть какое-то время жопа у него будет в тепле. Говно он вытряхнет утром на улице.
Не ебёт, — подумал он, — пусть кто-нибудь тоже вляпается.
Он надеялся, что сегодня ему приснится хороший сон с… бабами, и в этом сне у него будут ноги. Капли дождя громко стучали по газете, прикрывшей его голову, и он уже начал клевать носом, как вдруг услышал…
Шаги?
Может, ему показалось?
Может быть, он уже спит и видит сон?
Довольно миловидная, но испуганно выглядевшая женщина, бежала по переулку. Она вся вымокла под дождём, но кроме тёмного строгого делового костюма на ней ничего больше не было. На бегу она размахивала кожаным портфелем. Струп уже было начал фантазировать, что он сделает с ней и в каких конкретно позах покажет, каким должен быть настоящий мужчина, когда…
БАХ! БАХ! БАХ!
Три яркие вспышки расцвели в конце переулка, сопровождаемые еле слышными щелчками. Струп не был уверен, что он только что увидел, но вроде как…
Вроде как испуганно выглядевшая женщина в деловом костюме рухнула на асфальт и когда её портфель ударился об землю, застёжки на нём лопнули и он открылся, и из него стали вылетать, кружась по переулку, листки бумаги.
Один такой листок приземлился прямо на колени Струпу…
Снова послышались шаги. Струп уже точно знал, что не спит, знал, что всё происходит наяву. Двое мужчин в костюмах вошли в переулок и остановились у тела женщины. Женщина была мертва. Тёмные ручейки, гонимые дождём, растекались от её головы.