Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
К настоящему моменту мы уже прошли около двадцати миль из тех сорока, что отделяли нас от Бука, по удивительно хорошей дороге, где двигалось множество повозок, и дорога эта привела нас к селению, которое по-скловенски называлось Львив [40] . Несмотря на неблагозвучное, труднопроизносимое название, местечко оказалось уютным, и мы решили тут ненадолго остановиться. Расположенное как раз посередине между Тирасом и Буком, селение это было таким большим, что вполне могло называться городом. Здесь имелись рыночная площадь и огромный базар, куда съезжались все окрестные крестьяне, пастухи, ремесленники,
40
Современный г. Львов на территории Украины.
Поскольку Львив был довольно спокойным местечком и я рассчитывал выяснить здесь кое-что по древней готской истории, а также поскольку, похоже, дальше начинались совсем уж неизведанные земли, я решил задержаться здесь на несколько дней.
Когда мы с Геновефой принесли вещи в свои покои в hospitium, она сказала мне:
— Итак, Торн, ты не можешь или не хочешь отказаться от своей августейшей сущности мужчины, титула маршала и herizogo. Но я могу сбросить свою теперешнюю личину, и, более того, я настаиваю на этом. Я хочу быть по очереди то Тором, то Геновефой, таким образом я смогу пройтись по всем лавкам и мастерским этого селения и посмотреть, что за товары предлагают здесь мужчинам и женщинам, а заодно и купить что-нибудь нам обоим. Кроме того, как ты знаешь, я получила утонченное воспитание и отличаюсь разборчивостью, а мне пришлось слишком долгое время мыться только от случая к случаю, да и то в реке. Поэтому я также настаиваю на том, чтобы по очереди наслаждаться мужской и женской банями. Здесь достаточно людей на улицах, очень много приезжих, так что вряд ли кто-то обратит внимание на сходство между Тором и Геновефой. Даже если кто и заметит, что из того? Любой слух, пущенный этими ничтожествами, живущими в настоящей глуши, вряд ли повредит тебе или поставит в неловкое положение.
Я был просто возмущен категоричностью этого заявления, но еще больше был изумлен, когда услышал, что мой спутник — конокрад, развратник и убийца несчастного старика-крестьянина — заявляет, что получил утонченное воспитание. Поэтому я только и сказал снисходительно:
— Делай как хочешь.
Однако я все-таки беспокоился о своей репутации, а потому отправился на конюшню, где временно поселился Личинка, и сказал ему, что «в государственных интересах» fraujin Геновефа теперь будет снова время от времени появляться в облике молодого человека по имени Тор.
— В каком бы облике она ни была, я хочу, чтобы ты всегда тайно следовал за ней. И предоставлял мне полный отчет, когда бы я его у тебя ни потребовал. Ясно?
— Я буду стараться изо всех сил, — сказал армянин с самым несчастным видом. — Но ведь есть некоторые места, куда fraujin может пойти, а я нет.
— Тогда внимательно наблюдай и жди, пока она снова не выйдет, — приказал я, рассердившись не столько на Личинку, сколько на себя самого: все-таки унизительно опускаться до слежки.
С этих пор Геновефа сопровождала меня в облике женщины, только когда обедала со мной в столовой hospitium, да еще пару раз мы столкнулись с ней на улице. Большую часть времени Тор проводил в облике Тора. Я сам всегда посещал исключительно термы для мужчин. Если я встречался с Тором там или где-нибудь в другом месте, мы с ним делали вид, что не знаем друг друга. Но я надеялся, что Личинка продолжает слежку, когда сам я не могу этого делать, и, поскольку он ничего подозрительного мне не сообщал, я был спокоен, полагая, что и Тор и Геновефа ведут себя добродетельно. Я в основном занимался тем, что пытался свести знакомство с местными стариками, которые праздно шатались у hospitium — или у винных лавок, палаток с пивом, вокруг рыночной площади Львива, — и интересовался, что они могут рассказать мне об истории своих предков, которые жили здесь раньше.
Но я отыскал лишь немногих старожилов, которые принадлежали к какому-нибудь германскому роду. Большинство людей, которых я здесь встречал, были скловены с приплюснутыми носами, а они не знали даже, откуда пошел их народ и какова его история. В своей унылой и печальной манере они могли мне только сказать, что скловены пришли откуда-то с далекого севера и востока, а затем постепенно перебрались на юг и запад.
Я спросил у одного из стариков, когда мы сидели в таверне на рыночной площади:
— Это гунны выгнали твоих предков с их далекой родины?
— Кто знает? — вздохнул он. — Может, гунны, а может, и pozorzheni.
— Кто? — не понял я незнакомое скловенское слово.
Он с трудом объяснил, и я понял, что старик имел в виду — «женщины, которых надо опасаться».
— Иисусе, — пробормотал я. — Я слышал, как о них упоминали далеко на окраинах империи суеверные крестьяне, но никак не ожидал, что цивилизованные жители Львива боятся племени амазонок. Неужели у вас тут верят в этот нелепый миф?
— Мы верим, — просто ответил он. — И остерегаемся сердить этих женщин, когда они приходят в Львив.
— Что? Они приходят сюда?
— Каждую весну, — ответил мой собеседник. — Правда, только немногие из них. Они приезжают в Львив, чтобы выменять то необходимое, что не могут достать в своей глуши на востоке. Их легко отличить от других женщин, которые появляются на рынке. Pozorzheni приходят полностью вооруженными и обнаженными по пояс, словно варвары-мужчины с выдубленной кожей; они бесстыдны, дерзки и чванливы: вечно ходят, выставив напоказ свои голые груди.
— Чем же они торгуют?
— Pozorzheni приводят лошадей, нагруженных шкурками выдр на которых они охотятся зимой. Еще они добывают пресноводный жемчуг. Конечно, мех выдры не самый ценный, как и жемчужины из раковин мидий. Но, как я сказал, мы остерегаемся сердить этих ужасных женщин, а потому они совершают обмен с большой выгодой для себя. Зато ни разу на нашей памяти они не нападали на Львив, не грабили стада в округе.
Я произнес скептическим тоном:
— Похоже, на деле они не настолько опасны, как вы думаете. Кем бы эти женщины ни были раньше, теперь они, вполне возможно, стали слабыми и покорными, как котята.
— Очень сомневаюсь, — сказал старик. — В дни моей юности я был одним из нескольких мужчин, кто остановил лошадь, мчавшуюся вон по той улице, она прискакала галопом с востока. Всадник был едва жив, когда мы стащили его с коня, он умер, так и не рассказав о своих злоключениях у pozorzheni, а также о том, каким образом ему удалось сбежать от них. Он не мог говорить, потому что держал в руке собственный язык, который ему жестоко вырвали. Бедняга, должно быть, испытывал ужасные мучения, потому что на его теле не осталось ни клочка кожи. Честно говоря, мы поняли, что он мужчина, только потому, что в другой руке он сжимал свои половые органы.