Хитмейкер
Шрифт:
Трудно было назначить лучшее лечение. Мы остановились в нашем любимом отеле The Castaways, некогда самом крутом месте в северной части Майами-Бич. Его построили на средства пенсионного фонда водителей, если вы понимаете, о чем я [4] , – отель для парней, которым хочется попробовать экзотики, но которые даже и не подумают ехать за ней на Таити. Там повсюду были водопады, домики в полинезийском стиле, настоящие факелы. Даже просто проснуться и сходить к бассейну у океана было опьяняюще здорово. В воздухе витали ароматы рома из полинезийского бара, запах лосьона для загара и соленого воздуха. Повсюду были красотки в брюках капри, на высоких каблуках и в стильных купальниках. Девушки
4
В послевоенный период деятельность профсоюза водителей США и его пенсионных фондов была какое-то время тесно связана с организованной преступностью, что вызвало ряд скандалов и расследований.
Помню, я закрывал глаза и представлял себе, как Фрэнк за несколько лет до того выступал «вживую» в ночном клубе Boom Boom Room при отеле «Фонтенбло». Я воображал, что он кивает оркестру и тот отвечает ему сигналом готовности.
Однажды я открыл глаза и увидел справа у барной стойки потрясающе красивую брюнетку. Я тут же понял, что это не мираж – она была настоящей. Если оценивать в баллах, то была даже не «десять из десяти», а все двадцать. Все парни пытались привлечь ее внимание. Я встал, подошел к ней и немедленно пригласил пообедать со мной. Она согласилась! Все было словно в сказке. За обедом я наклонился к ней и прошептал:
– Эй, снаружи так здорово! Почему бы нам не захватить плед и не переночевать на пляже?
Она улыбнулась и согласно кивнула. На следующее утро я проснулся зверски искусанным песчаными мухами. И каждый укус того стоил! Я бы сказал, что это была воплощенная мечта, но штука в том, что о таком я даже никогда и не мечтал.
Съездить в Майами-Бич было похоже на каникулы внутри музыкального автомата. Просто прогуливаясь по улицам, можно было останавливаться то там, то здесь и слушать музыку, льющуюся из отелей. Я проходил мимо гостиницы Newport и понимал, что сегодня у них Стив Алаймо. Или Майк Витро. Но в The Barn – одном местечке на Семьдесят девятой улице – звучало нечто действительно потрясающее. Особенно когда в город приезжали Уэйн Кокрейн и его группа C.C. Riders.
Уэйна Кокрейна называли «белым Джеймсом Брауном». Он был здоровенным деревенским парнем из Джорджии, но носил на голове двухфутовый блондинистый кок, который еще называют «помпадур». Честное слово! Если бы сама мадам де Помпадур, фаворитка Людовика XV, в честь которой назвали этот стиль причесок, когда-нибудь встретила Уэйна Кокрейна, то она грохнулась бы в чертов обморок. И это еще не все! На сцену Уэйн выходил в накидке и в таком комбинезоне, что позавидовал бы и Элвис. Он выглядел превосходно постриженным и завитым, порой был похож на «плохого парня» из профессионального реслинга, а пел с пылкостью пресвитера-баптиста. Его туфли из превосходной белой кожи, казалось, отрывались от сцены, когда он смешивал ритм-н-блюз с госпелом, а в зале начинали летать пивные бутылки. Я вам так скажу: когда Уэйн исполнял в «Амбаре» Goin’ Back to Miami, нам хотелось быть там, и больше нигде на свете.
Я даже не осознавал всего того, что впитывал во время этих выступлений. Но бессознательно я уже начинал находить связь. Хотя Линк Чемберленд выступал в тени вокалиста своей группы и всего себя посвятил искусству игры на своем инструменте, а Уэйн, наоборот, всегда был впереди и будто пытался обрушить крышу нам на головы, у этих двоих было нечто общее. Они оба были местными суперзвездами, практически богами. Но ни у одного не было синглов, попавших на вершину хит-парадов радиостанций. Оба записывались в небольших независимых студиях с незначительным объемом сбыта. Эти мысли заронили во мне зерно понимания того, что отделяет звезду местного значения от звезды региональной и так далее – до масштабов всемирной известности. Я тогда даже не понимал, что уже думаю об этом, и просто наслаждался лучшими днями своей жизни.
А знаете, что сделало ту поездку еще лучше? Я наконец нашел общий язык с родителями. После того случая они взглянули на меня и все поняли – я видел это понимание в их глазах: «Жизнь коротка. Знаешь что? Больше не будем бороться с ним, пытаться его переделать… Пусть следует за своей мечтой!» Теперь за обедом мы больше не говорили о том, какие предметы я буду изучать в колледже, – теперь мы обсуждали, чем бы я хотел заняться в мире музыки. Я никогда не узнаю, вспоминала ли тогда мама о той пощечине, которую закатил ей ее отец, когда она произнесла слово «шоу-бизнес». Возможно, того ужаса, который она испытала при мысли о моей бесславной смерти от перитонита, оказалось вполне достаточно.
К тому времени, как мы начали собирать домой, я уже окончательно решил пойти по стопам Диона и Элвиса. Этот шрам и все то, что было с ним связано, оставили на мне несмываемую отметину, которая особенно хорошо была видна родителям. Теперь они были стопроцентно на моей стороне.
Скажу вам прямо: если бы демозапись восемнадцатилетнего паренька по имени Томми Моттола попала ко мне на стол в то время, когда я уже управлял Sony Music, я бы ни за что не стал иметь с ним дела. Я бы сразу понял, что по десятибалльной шкале его голос тянет на пять или шесть – несмотря на старание и выразительность.
Бьюсь об заклад, в глубине души я уже тогда понимал все это. Я мог распознать такие вещи насчет вокала, потому что со слухом, слава богу, у меня было все в порядке. Мои уши всегда знали правду, более того, именно слух позволял мне почувствовать потенциал никому не известного талантливого исполнителя. Этот дар был благословением, но имел и оборотную сторону – когда я слушал, как я сам играю на гитаре, я понимал, что мои руки не могут сделать того, что мои уши хотели бы услышать.
Но восемнадцать лет в жизни бывает только раз, и ничего нет удивительного в том, что я не просто разрывался от амбиций, а мчался вперед, как паровой каток, – таковы были моя невинность и наивность. Я понятия не имел, сколь многого еще не знаю о музыкальной индустрии, а потому считал, что нет такого препятствия, которого бы не одолел. Я видел, как Дион управляется на Белмонт-авеню, а Сэл Минео с Джеймсом Дином – в фильме «Бунтарь без идеала». Так что для еще одного решительно настроенного паренька из Бронкса было вполне естественно думать: «Эй, если они могут, то почему бы и мне не попробовать?»
Я решил, что быстрее всего наверх можно пробиться, если одновременно стать и певцом, и актером. Отец оплатил уроки актерской игры в городской студии Уинна Хэндмена, самой престижной в то время. Уинн – основатель и художественный руководитель American Place Theatre, и если вы ничего не слышали о нем самом, то наверняка слышали о тех, кто с ним работал. Для примера, о Роберте Де Ниро, Роберте Дювале, Ли Марвине и Дензеле Вашингтоне.
Родители поддерживали меня не только в финансовом плане, но и морально. А это значило, что в мою пользу работали и связи моего отца. У своего двоюродного брата, который знал даже Синатру, отец навел справки о хорошем учителе вокала. Благодаря этому я посещал в Карнеги-холле занятия у знаменитого мастера Карло Менотти.
Я почувствовал себя членом своего рода мафии. Из своего общежития в Хофстра я ездил в город на занятия, перекусывал в ресторане Carnegie Deli и по вечерам слонялся в холле отеля Americana в надежде повстречать какую-нибудь знаменитость. Затем шел вниз по Бродвею мимо здания Brill Building, где помещались офисы крупных звукозаписывающих компаний – в надежде, что немного витающей в тамошнем воздухе волшебной пыльцы осядет и на мне. Мечтатель… мечтатель… мечтатель… Но я был убежден, что стою на верном пути.