Хитроумные обманщики
Шрифт:
Он ищет с Каролиной встреч, стремится бывать там, где может оказаться и она, ждет случая уединиться с ней во время морской прогулки, в театральной ложе, на балу. Иногда ему кажется, что он смеет рассчитывать на взаимность (кокетничая, Каролина давала повод к надежде). Ему даже показалось однажды, что он отмечен ее выбором. В день крещения сына графа Воронцова 11 ноября 1823 года в Кафедральном Преображенском соборе она опустила пальцы в купель, а затем, в шутку, коснулась ими его лба, словно обращая в свою веру.
Воистину он готов был сменить веру, если бы
Через несколько лет он признается ей, что испытал всю ее власть над собой, более того, обязан ей тем, что «познал все содрогания и муки любви». Да и по сей день испытывает перед ней боязнь, которую не может преодолеть.
Не сумев растопить ее холодность, так ничего тогда в Одессе и не добившись, он отступил, смирившись с неуспехом и неутоленным чувством.
…И вот Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской.
Старая болезнь острым рецидивом пронзила сердце. Ему показалось, что все время с того дня, как впервые увидел ее, он был верен былому чувству. Лихорадочно набрасывает он одно за другим два послания к ней. Но так и не решается их отправить. Поэт доверил сокровенное листу бумаги («мне легче писать Вам, чем говорить»). В них предстает еще один Пушкин — поклоняющийся Гимероту — богу страстной любви, сгорающий от охватившего его чувства.
В свой петербургский салон (где, кстати сказать, бывал фон Фок) Каролина привлекала таких поклонников, как Пушкин и Мицкевич, отнюдь не из честолюбия, а преследуя совсем иные цели — политического сыска. Как и в Одессе, ее столичный салон был своего рода полицейской западней, ловушкой. Потому и вела игру с Пушкиным, как когда-то с Яблоновским и Мицкевичем, распаляя его нетерпение и тем самым удерживая подле себя, чтобы облегчить задачу наблюдения за ним.
«Трудно предположить, — пишет А. А. Ахматова в своем исследовании о Пушкине, — что существо, занимавшееся предательством друзей и доносами в середине 20-х годов и в начале 20-х, именно в зиму 1829–1830 было далеко от этой деятельности». И далее: «Если она находилась в связи с Третьим отделением, невероятно, чтобы у нее не было каких-либо заданий, касавшихся Пушкина».
Как видим, Ахматова не сомневалась в том, что Каролина Собаньская была подослана к поэту. Недаром Собаньская никогда на протяжении всей своей долгой жизни не вспоминала о Пушкине. Возможно, у нее хранились и его письма, но и здесь она позаботилась, чтобы они не дошли до нас.
Чего опасалась Собаньская?
Страх разоблачения преследовал ее. И все же нашелся человек, который приподнял завесу над неприглядной, позорной стороной ее жизни. В своих записках Ф. Ф. Вигель заявил, что Собаньская была у Витта вроде секретаря и писала за него тайные доносы, а «потом поступила она в число жандармских агентов». Это свидетельство
Нельзя ли подтвердить эти обвинения каким-либо документом, свидетельствующим против Собаньской?
Под маской патриотки
После женитьбы Пушкина фон Фок, прекрасно понимавший огромное значение поэта для общественного мнения, несколько успокоился. Можно было надеяться, что опасный и строптивый сочинитель, наконец, остепенится не только в личной жизни, но и в своем творчестве станет посговорчивее.
Надобность в услугах Собаньской отпала. Она вернулась в распоряжение Витта, а Пушкину лицемерный Бенкендорф заявил, что никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за ним надзор.
Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка скривила ей губы. С досадой подумалось: лишь у нее ничего не меняется. Надежды на то, что Витт, наконец, овдовеет, мало. Хотя и больная, его жена Юзефина может протянуть еще не один год.
Остается прежний путь. Поздно сворачивать с наезженной колеи. Придется тащиться пристяжной в упряжке Витта.
Для него главное — слава отечества и государя. Значит, и ей надо быть полезной им — рассуждает она и все усерднее выполняет свои обязанности.
Одно из ее донесений Бенкендорфу, посланное из Одессы, перехватывают повстанцы Подолии. (В ноябре 1830 года началось восстание в Королевстве Польском, охватившее также некоторые другие прилегающие районы, в том числе Правобережной Украины.)
Содержание этого письма шефу жандармов нам неизвестно. Но, видимо, это был очередной донос, поскольку, по ее собственным словам, оно вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, «ненависть и месть» против нее.
В эти тревожные дни, когда восстание распространилось на Волынь, Подолию и докатилось до Киевской губернии, Каролина отважно отправилась навестить мать в Погребище.
На дорогах всюду сторожевые контрольные посты повстанцев. То и дело раздается: «Стой! Кто идет?» Услышав ответ: «Маршалкова ольгополевского повята», ее беспрепятственно пропускали. Тогда она убедилась, что фамилия Собаньских — лучший мандат для патриотов. Каролина улыбалась молодым полякам в свитках с барашковыми воротниками, в кунтушах навыпуск, а внутри ее душила ненависть к этим безродным ляхам. Лишь один-единственный раз ее подвергли досмотру на постоялом дворе между Балтой и Ольгополем. Но и то быстро отпустили, извинившись перед ясновельможной пани.
Вернувшись, она рассказала Витту о своих приключениях и пережитых чувствах. Даже называть теперь себя полькой ей омерзительно, призналась она.
Напротив, самое время изображать патриотку, мягко улыбаясь, возразил генерал. И, заметив удивленный взгляд, пояснил: его назначили в Варшаву военным губернатором. Она, конечно, едет с ним. Там ей придется стать той самой патриоткой, о чем сейчас ей так противно подумать.
— Вы, граф, хотите, чтобы я нацепила конфедератку с пером цапли?